Потом Варенька Шебеко открыла ей глаза:
— Ты слишком хороша, Катенька. Государыня опасается, как бы его величество не увлёкся тобою всерьёз. Она заметила, какие он бросал на тебя пламенные взоры.
— Полноте, Варюша. Ты преувеличиваешь. Он и на Машу пристально глядел... Ведь государь император за нас с нею в ответе перед Богом, — серьёзно закончила она.
Варенька залилась смехом.
— Святая простота! — воскликнула она. — Государь тобою любуется! Он поклонник женской красоты. И за ним — длинный список разбитых сердец. Слово даю: и ты его не минуешь.
— А вот и нет! — упрямо тряхнула головой, выпалила Катя. — И откуда ты знаешь про разбитые сердца. Государь не таков: он выше низменных страстей. А его супруга — она такая красавица! Куда мне до неё.
— Ах, Катенька, ты совсем не знаешь мужчин — они такие ловеласы. Государыня народила ему восьмерых детей, она износилась как женщина. Говорят, доктора запретили ей супружеские отношения.
— Ты всё выдумываешь, Варька! — напустилась на неё Катя. — На торжественном акте она выглядела так свежо, так интересно. Я невольно залюбовалась ею. И про докторские советы ты всё выдумала. Об этом никто не может знать, это такая тайна, такая тайна!
— Во дворце тайн не бывает, — хмыкнула Варя. — Там все подслушивают да подсматривают, все шпионят друг за другом и более всего за первой парой.
— Кто это — первая пара? — не поняла Катя.
— Святая простота и есть, — снова захохотала Варя. — Государь с государыней — вот кто.
— Да ну тебя! — рассердилась Катя. — Не хочу и слушать твои россказни. Я вижу в его величестве государе императоре своего отца-благодетеля. Да и кроме того ему через два года — пятьдесят.
— Седина в бороду, бес — в ребро, — продолжала веселиться Варя. — Знаешь ли ты, святая простота, что мужчины в этом возрасте более всего охочи до таких, как ты, что они в самой своей мужской силе.
Катя молчала. Ей это всё было внове. В душе она продолжала быть непорочно чистой. И верила и не верила своей подруге: неужто самые сокровенные тайны дворцовой жизни становятся известны за его такими прочными несокрушимыми стенами, окружёнными гвардейскою охраной?! Это всё сплетники разносят по Петербургу. Для неё особа его императорского величества и его венценосной супруги была священной, она возвышалась над всеми клеветами. Была выше Александрийского столпа!
Но если так, то отчего же её не призвали служить во дворец? Ежели бы государь действительно удостоил её особым вниманием, то он непременно настоял бы на этом, — иной раз приходило ей в голову. Но ведь этого не случилось. «Стало быть, всё Варенька напридумала. Только взбудоражила меня».
На этой мысли она успокоилась. Ей только что исполнилось семнадцать. И старший брат Миша, вышедший по окончании корпуса в гвардию и поселившийся с молодой женой на Бассейной, пообещал ей устроить хорошую партию, а пока что вывозить в свет. Ему уже было известно, что сестрёнку жалует своим вниманием сам государь. Но он не придавал этому значения, зная кавалерственность его императорского величества. Однако же он был несколько обеспокоен: государевы метрески обычно идут потом по рукам. Ему же этого вовсе не хотелось. Он поселил Катю у себя и блюл её девичество со рвением истинного отца.
Летом князь Михаил Михайлович Долгоруков снимал небольшую дачку в Петергофе, куда вывозил семью и, само собою, сестричку. Ах, Петергоф, Петергоф, с его дворцами, парками, озёрами и фонтанами. Император Николай отчего-то особенно возлюбил его. И придворный архитектор Андрей Иванович Штакеншнейдер, только что скончавшийся, успел понастроить в Петергофе немало дворцов, павильонов, домиков и беседок, распланировал и как бы оживил пространство в низинной и холмистой части, избегая принципов регулярного парка и стремясь к живописности вместе со своим державным заказчиком.
Александру II больше всего понравился Луговой парк. Здесь высился над остальными холм с диковинным названием Бабигон. Государь, будучи любознательным, доискался-таки до истоков столь необычного имени. Оказалось, что некогда шведы окрестили его по-своему, то есть «папигондо» — «поповская гора», будто бы в незапамятные времена здесь жили новгородские попы. Когда Пётр изгнал шведов из этих мест, гора получила понятное имя — Бабий гон: здесь пасли скотину. Ну а в царской-то резиденции вовсе не подобало столь вульгарное имя. А Бабигон это нечто французское — так полагал Меншиков, некоторое время владевший этой местностью и даже приказавший выстроить здесь дворец.
На вершине Бабигона Штакеншнейдер возвёл дворец Бельведер. Отсюда и в самом деле открывался прекрасный вид (Бельведер с французского и есть прекрасный вид): далеко на горизонте позлащённые купола петербургских и кронштадтских соборов, серебристая гладь Финского залива, панорама Петергофа, его парков и павильонов.
Бельведер стал излюбленным местоприбыванием Александра — архитектор старался устроить всё по его вкусу. Оттого здесь много скульптур, цветных мраморов, парадных покоев и зал. Входящих по широкой гранитной лестнице встречали изваяния девушек-кор по образцу древнегреческого храма.
Эти места выбрала для прогулок Катя Долгорукова. Её сопровождала Варвара Шебеко. Обе надеялись встретить здесь императора. И это были отнюдь не беспочвенные надежды.
К тому времени Катя не раз встречала государя в Петербурге. Он, казалось, окончательно пленился ею: без церемоний увлекал её в аллеи Летнего сада, Елагина острова, говоря смущавшие её речи. Нет, она не искала этих встреч. Иной раз ей казалось, будто государь выслеживает её. Но она приписывала это роковой случайности, хотя Варя твердила ей об обратном. И каждый раз речи государя становились всё смутительней, всё тревожней. Она стала бояться этих встреч. Они таили неведомую опасность. А когда он произнёс: «Я люблю тебя и хочу близости» — властно и как-то даже строго, тоном, исключавшим какое-либо сопротивление, она и вовсе испугалась и перестала ходить на прогулки туда, где бывал Александр.
Так прошло больше года, и Катя Долгорукова обрела наконец покой. Но рядом с нею была искусительница — Варя Шебеко. Она была старше и опытней. И несомненно желала Кате добра: по-своему, по-женски.
Катя стала предметом её обожания. Это нечто и материнское, и сестринское, и подружеское, и даже, в какой-то мере, любовное чувство, многажды описанное, и всё равно необычное. Она ревновала Катю равно и к женщинам, и к мужчинам, желала ей добра и в то же время опасалась потерять её и лишиться её привязанности.
Варвара была младшей дочерью Игнатия Францевича Шебеко, занимавшего не очень престижное место директора Могилёвского губернского попечительного о тюрьмах комитета, но имевшего придворное звание камергера. Её сестра Софья была замужем за родным братом Кати Долгоруковой князем Василием Михайловичем. Так что у неё были все основания почитать Катю своею родственницей. Сама Варвара пережила несчастную любовь, лишилась невинности и была обманута в своих надеждах на замужество, а потому перенесла все свои чувства, всю неизрасходованную страсть на нежную неискушённую, невинную Катю. С одной стороны ею владело желание уберечь её невинность от праздных охотников, с другой — видеть её счастливою и прикоснуться к этому счастью дорогого существа.
Но государь император! Тут таилось нечто столь высокое, вершинное, обещанное такого счастья, может быть, даже большего, чем могла вообразить Варвара, и уж во всяком случае необыкновенного, чем, по её мнению, никак нельзя было пренебречь. То, что Катенькина чистота и невинность будут принесены в жертву скорей всего совершенно бесплодную и напрасную, ей не приходило в голову. Ведь эта жертва самому императору. Так или иначе, но он по благородству своего характера непременно возблагодарит Катю Долгорукову, и благодарность эта будет истинно царской — в этом Варя Шебеко была убеждена. И, впрочем, не очень настойчиво, более всего намёками, старалась убедить в этом Катю.
А та по простоте душевной ничего не хотела понимать. В ней всё ещё продолжало жить нечто детское: страхи, опасения, боязнь вторжения чего-то грубого, неведомого.
— Ну и что, что государь император? — говорила она Варе. — Он натешится, — она взяла это словцо из романов, — и бросит. Я много читала об этом у французских сочинителей, — добавляла она. — А они предостерегают чистых девушек, особенно из аристократических семейств, от легкомыслия.
Катя согласилась на прогулки по Петергофу, так как была извещена, что государь пребывает в Царском Селе. Можно было ничего не опасаться.
Они полюбовались дворцом Коттедж, его непривычными, какими-то домашними формами, каскадом фонтанов, возле которых было довольно людно. И потому Варя увлекала её в Луговой парк, к павильону Озёрки, к прудам и живописным руинам. Здесь было почти безлюдно, и подруги могли беспрепятственно наслаждаться красотами и предаваться обычным разговорам, не страшась нескромных ушей.
