— Матвей, это я во всём виновата, — прошептала Даша пересохшими от страха губами, — мы все умрём из-за меня…
Девять…
— От себя штурвал! От себя!
Восемь…
— Убери шасси!
Семь…
— Следи за углом!
Шесть…
— Двадцать восемь градусов. Двадцать шесть. Отжимай, Матвей, отжимай!
Пять, четыре, три…
Затошнило так, что Даша прижала руку ко рту. Перед глазами всё плясало, она не могла остановить взгляд ни на чём. Хотелось в последний раз посмотреть на Оленева, запечатлеть его в своих зрачках навсегда — эти сильные руки, эту стриженую голову в солнечном ореоле и сверкающие золотом погоны, но сознание уплывало, она теряла связь с реальностью. И к лучшему, пускай. Тело сотрясали толчки, сигнализация ревела, включился речевой информатор. Механический голос твердил на одной тоскливой ноте: «Террейн! Террейн! Террейн!». Обычно это последнее, что слышат пилоты: «Земля! Земля! Земля!».
Два…
Она очнулась, когда её положило на левый бок. Ремень врезался в живот, ощущение падения прекратилось. Двигатели всё ещё работали во взлётном режиме, но сигнализация умолкла, и Даша чувствовала земное притяжение в правильном месте — в заднице. Они летели горизонтально! Пусть с сильным левым креном, но их тащило вперёд и вверх, а не вниз и назад! Даша посмотрела в окно и ахнула: они развернулись и проносились над взлётной полосой в обратном направлении, в десятке метров от земли, мало-помалу набирая скорость и высоту. Мелькнула розовая столовая в торце ВПП, стремительно удаляясь из виду.
— По встречному ветру пошёл! Хорошо, Матвей. Не торопись, не торопись…
— Илья, убирай закрылки.
Подъёмная сила подхватила их и потащила в небо уверенно и сильно. Крен постепенно выровнялся. Двигатели сбавили обороты и перешли в номинал. Просадка.
— Включаю автопилот, — сказал Оленев и перещёлкнул две кнопки на узкой центральной панели.
И устало уронил руки на колени. Повернулся боком в кресле, снял солнечные очки и прислонился виском к подголовнику. Посмотрел на Илью Михайловича. Даша ждала, что Оленев что-нибудь скажет, но первым отозвался командир:
— Ну, нормально ты так взлетел… Респект… — Он включил радио и настроил нужную частоту: — Круг, добрый день, КА 221, взлёт произвёл.
— КА 221, Круг, набирайте эшелон 50, курс влево 180.
— Понял, 50, влево 180.
— Как у вас там? Всё в порядке? Мы видели, как вы взлетали. Охуеть, блядь!
— Всё нормально, продолжаем полёт в штатном режиме. Как мой сын?
— Его задержали, он не пострадал. Нине Петровне уже сообщили. Счастливого пути, ребята!
41. Это фиаско
Оленев повернулся в кресле и посмотрел на Дашу:
— Это тебя он хотел прикончить?
— Нет, не меня! Он даже не знал, что я в самолёте!
— А кого же тогда?
Адреналин бушевал в крови, внутри всё дрожало, а колени ходили ходуном.
— А вот как раз…
…тебя он хотел прикончить. За то, что ты украл у него любимую девушку. За то, что безжалостно разрушил его отношения. За то, что опять проявил запредельное, убийственное равнодушие к его драгоценным чувствам.
Но сказать этого Даша не могла, потому что всё это было ложью. Ничего из этого обвинительного списка Оленев не делал: не крал, не разрушал, не проявлял. Он вообще ничего не знал. Для него Эдик был сыном друзей, рыжим улыбчивым мальчишкой, младшим коллегой по работе. Он с уважением и терпением относился к проблемам Эдика и даже перевёл общение с его девушкой (бывшей, будущей или потенциальной — неважно) в русло дипломатически-доброжелательных служебных отношений. Ради Эдика Оленев отступил в тень. А также ради того, чтобы не наломать новых дров, когда старые ещё валялись на заднем дворе.
Из глаз заструились слёзы.
— Господи, Матвей, это я во всём виновата! Я одна! Я перед всеми виновата: перед тобой, перед Эдиком, перед Ниной Петровной, перед Ильёй Михайловичем, — истерически перечисляла Даша, — перед всеми этими людьми, которые сидят в салоне!
— Дашенька, ты не в церкви на исповеди, а мы не батюшки, — сказал Илья Михайлович. — Ты в кабине самолёта, тут люди работают. Матвей, проводи её в салон. И проверь пассажиров — боюсь, они немного напуганы. Скажи им, что полёт проходит нормально, поулыбайся девушкам. Я бы сам сходил, но я рыжий и усатый, а ты похож на Данилу Козловского из «Экипажа» — тебе скорее поверят.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Даже в такой ситуации Илья Михайлович шутил!
— А ты как? — негромко спросил Оленев у своего командира. — Справишься без меня?
— Я в порядке, Матвей. К сожалению, я слишком хорошо знаю своего сына, чтобы удивиться его поступку. Думаю, эта акция была направлена против меня лично.
— Нет, не против вас! Вы не понимаете! — воскликнула Даша, трясясь всем телом. — Я всех вас подставила, я никогда не искуплю эту ошибку…
Крепкая ладонь зажала ей рот. Оленев подтянул её голову к себе и прошептал на ухо: «Молчи, все разговоры записываются», — и громко добавил:
— Пойдём, я дам тебе валерьянки.
Даша подавилась невысказанными словами. Да и что сказать? С чего начать? С того, что она наврала Эдику о том, что спала с Оленевым? Или с того, что сделала это потому, что Эдик наврал Феде, что Оленев к нему приставал? Или с того, что Эдик написал любовную записочку в свои шестнадцать лет, а кое-кто — чересчур непонятливый для своих двадцати двух лет — не оценил?
Она словно тащила из реки бесконечную цепь, звено за звеном, рассчитывая найти на конце сокровище или хотя бы любопытную безделушку, а нашла гигантский ржавый узел — переплетение человеческих судеб. И за какое звено ни возьмись, отдавало болью и стыдом. И что теперь делать с этой цепью — непонятно.
За дверью кокпита их встретила Аллочка. Бледная, с дрожащими губами, но вполне собранная, учитывая чудовищные перегрузки на взлёте. Даже шарфик не съехал набок.
— Паники нет, мы сказали, что это воздушная яма. Предложили бесплатные закуски, открыли две бутылки коньяка. Ты не против?
— Нет, вы всё правильно сделали. Молодцы. Посиди в кабине с Ильёй, я ненадолго отлучусь.
— Хорошо, — она коснулась его плеча. — Мне жаль, что на твоём рейсе опять инцидент.
— Ну, в этот раз я не имею к нему отношения. Неприятно, конечно, но комиссия разберётся. Не думаю, что у меня будут проблемы.
Это Оленев-то не имеет отношения к инциденту? Это у него-то не будет проблем?!
Даша представила, как в причинах инцидента будет разбираться комиссия, и завыла в голос. Очередной скандал, связанный с Оленевым, но теперь приправленный не острым голубым перчиком, а ревностью и соперничеством за женщину. Снова будут трепать его честное имя, обязательно вытащат старую историю с Федей Стародубцевым. Эдику терять нечего, он выложит всю «правду» без купюр: поведает следователям о домогательствах Оленева в детском возрасте, обвинит в доведении до нервного срыва. Красочно опишет свои нынешние страдания, побудившие его броситься под колёса «боинга». Обольёт Оленева ложью с ног до головы, и не факт, что от этой лжи удастся отмыться. Дашу и Оленева с треском уволят, а Эдика посадят в тюрьму на пятнадцать лет или положат в психушку. В «Известиях» напечатают громкую резонансную статью о том, какие страсти бушуют в «Север-Авиа», и как чокнутые пилот с диспетчером чуть не угробили самолёт с сотней пассажиров. По Первому каналу покажут ток-шоу, смакуя подробности всех авиакатастроф за последние пятьдесят лет. В интернете диванные аналитики устроят пляску на костях. После такого Оленев никогда не вернётся в авиацию. Его не возьмут даже помощником Лейлы.
Рыдания теснились в горле, и Даша сжала его так, что в глазах заплясали красные круги. Алла обеспокоенно посмотрела на Дашу:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Её нельзя пускать в салон в таком виде. Гляди, она пытается себя задушить. Перепугает нам всех пассажиров.
— Я ею займусь. А ты накапай валерьянки, или что у вас есть в аптечке?
— Какая валерьянка?! — зубы Даши непроизвольно щёлкнули. — Матвей, это фиаско! Фиаско, понимаешь?!
