— Не терзай себя. Ты справился с этим лучше, чем, вероятно, сделала бы это я. Ты и сейчас много пьешь?
— Через несколько месяцев я понял, что уже начинаю зависеть от выпивки, поэтому бросил. К тому времени большинство окружающих уже считали, что тебя нет в живых. Я так не думал, но все вокруг вели себя так, будто тебя уже точно никогда не найдут, и я часто злился на тебя. Я знал, что это идиотизм, тем не менее в каком-то смысле винил в этом тебя. Я тебе не говорил, но мне никогда не нравилось, когда ты делала открытые показы своих домов, — поэтому я обычно и звонил тебе после окончания. Ты была такая доброжелательная, и мужчины могли это неправильно истолковать.
— Но это была моя работа, Люк. Ты же ведешь себя доброжелательно в ресторане…
— Но я ведь парень, и, знаешь, у меня есть возможность за себя постоять. В общем, я немного потерял голову.
Эмма сунула между нами голову и этим сняла возникшее напряжение. Мы погладили ее, потом я спросила, где ее мячик, и она убежала.
— С девушкой, с которой ты меня видела, мы встречались пару раз, но заканчивалось это тем, что я начинал говорить о тебе и о случившемся… И я понял, что не готов к новым отношениям. Все, что я пытаюсь сказать тебе, Энни, это то, что я в таком же смятении, как и ты, — и что мы оба изменились. Но я точно знаю, что ты мне по-прежнему небезразлична и я по-прежнему хочу быть с тобой. Мне очень жаль, что я мало чем могу тебе помочь. Раньше ты говорила, что чувствуешь себя со мной в безопасности.
Он печально улыбнулся.
— Я и вправду чувствовала себя в безопасности с тобой, но теперь никто не может вернуть мне это чувство. Я должна добиться этого сама.
Он кивнул.
— Я понимаю.
— Вот и хорошо. А сейчас не мог бы ты помочь мне разобраться с этой чертовой программой?
Он расхохотался.
Примерно минут через двадцать мы с этим закончили, и, пока я раздумывала, не пригласить ли его остаться на обед, Люк сказал, что ему пора возвращаться в ресторан. Уже в дверях он сделал шаг ко мне, потом вопросительно приподнял брови и совсем немного — руки. Я качнулась ему навстречу, и он обнял меня. Минуту я чувствовала себя в ловушке, мне хотелось вырваться, но потом я уткнулась носом в его рубашку и вдохнула запахи его ресторана — орегано, свежеиспеченного хлеба, чеснока. Его запах напоминал длинные застолья с друзьями, где очень много вина и смеха, у него был запах счастья.
— Я действительно был очень рад увидеть тебя, Энни, — шепнул он мне в волосы.
Я кивнула и, пока мы медленно отодвигались друг от друга, не поднимала глаз, чтобы скрыть выступившие слезы. Потом я думала о том, остался бы он на обед, если бы я позвала, и разочарование уравновешивалось чувством облегчения, что он все-таки и не отказался. Раньше я замечательно быстро принимала решения, но с тех пор как я убила Выродка, я постоянно живу в бесконечных сомнениях. Помню, я где-то читала, что если у вас есть птица, которая долго живет в клетке, она не вылетит из этой клетки, даже если вы не закроете дверцу. Раньше мне было это непонятно.
Я заснула на кровати, на которую упала, после того как убила Выродка, и разбудила меня ритмичная пульсация в груди — это из нее продолжало сочиться молоко. Первая моя мысль после пробуждения была о ключах, которые я держала в руке. Я так крепко сжимала их во сне, что на ладони остался след. Не сразу сообразив спросонья, почему ключи у меня в руке, и испугавшись, что Выродок может поймать меня с ними, я выронила их. Они, звякнув, упали на кровать, и этот звук вернул меня к действительности. Он был мертв. Я убила его.
Мне ужасно хотелось в туалет, пописать, но я сверилась с часами и увидела, что нужно подождать еще десять минут. Когда я все-таки попробовала сделать свои дела, мочевой пузырь словно заледенел. А через десять минут — никаких проблем.
По пути обратно на кровать моя нога случайно задела детское одеяло, висевшее на корзинке. Я подхватила его и прижала к лицу, вдыхая последние следы ее запаха. Моя дочка по-прежнему была где-то там, на улице — одна. Я должна была ее найти.
Я надела белое платье и сунула в лифчик тряпки, смоченные холодной водой. Нацепив на ноги какие-то тапочки, я пошла к реке и обследовала ее берег, идя в обоих направлениях, пока не упиралась в густой лес или отвесные скалы. Порой я замечала светлый валун размером с младенца, и у меня перехватывало дыхание, пока я не подходила ближе. При виде куска ткани, зацепившейся за дерево посреди реки, я едва устояла на ногах и пошла к нему вброд, но потом поняла, что это просто тряпка. Когда мне не удалось найти каких-то признаков ее пребывания у реки, я тщательно обследовала всю поляну, метр за метром, в поисках следов разрытой земли, но так ничего и не обнаружила.
Я даже перерыла руками мягкие грядки огорода, окружавшего хижину, — я вполне допускала, что этот больной на голову негодяй мог закопать ее там, где мы выращивали для себя овощи, — а потом залезла под крыльцо. Ничего. Единственным местом, где я еще не искала, оставался сарай.
Летнее солнце грело металлические стены сарая все утро, и, когда я открыла дверь, в лицо мне тошнотворной волной ударил смрад уже начавшей разлагаться плоти. Я схватила со скамейки пахнувшую бензином тряпку и поднесла ее к лицу. Потом, стараясь дышать через рот, я на цыпочках прошла мимо тела. Рой мух, попавших сюда накануне вместе с трупом, жужжал вокруг закрывавшего его брезента, словно работающий генератор.
Дрожащими руками я вытащила все из морозильной камеры. Ее там не было, а на полках в сарае лежали только фонари, аккумуляторы, керосин и веревки. Я обнаружила люк на лестницу в подвал под полом, и пахнувший оттуда влажный запах показался мне свежим по сравнению со зловонием смерти наверху. Внизу оказались консервы, домашняя утварь, аптечка первой помощи, какие-то коробки, а в банке из-под кофе — скрученные в рулон деньги, перевязанные розовой резинкой для волос. Я надеюсь, что резинка эта не принадлежала какой-нибудь девушке, тоже пострадавшей от него. Денег там было немного, и я решила, что у него должно быть еще где-то припрятано. Кошелька его я не нашла: его не было ни в карманах, откуда я доставала ключи, ни во всех этих шкафах в хижине — впрочем, я никогда не видела у него кошелька. Один из ключей пока не подошел ни к одному из замков, и я надеялась, что это ключ от спрятанного где-то фургона, а кошелек находится в нем.
В деревянном ящике я нашла ружье, пистолет и патроны и уставилась на все это. Я не видела пистолет, которым он угрожал мне в самый первый день, чувствовала только, как он упирается мне в спину, а потом видела его рукоятку, торчавшую у Выродка из-за пояса. По сравнению с ружьем пистолет казался таким маленьким, но мне были ненавистны они оба. Одно убило моего селезня, а с помощью второго меня силой отправили в этот ад. Рука моя автоматически коснулась места на пояснице, куда упиралось тогда дуло. Я закрыла ящик и засунула его за какие-то другие.
Каждый раз, открывая новый ящик, я боялась, что могу найти там тело своего ребенка, аккуратно спрятанное подальше и снабженное надписью «Неудачная проба». Но в последней коробке лежал мой желтый костюм, все мои фотографии и объявления из газет. Я открыла крышку, уловила аромат своих духов и прижала мягкую ткань к лицу. Я примерила жакет поверх платья, и почувствовала какую-то неловкость, как будто надела вещи мертвой девушки. Я оставила костюм в коробке, прихватила только свой снимок, который, думаю, был взят в моем офисе, после чего снова выбралась на солнечный свет.
Единственной не обследованной территорией оставался лес, поэтому, попив холодной воды, я уложила в старый рюкзак, который нашла в подвале, аптечку, протеиновые плитки и термос с водой. Я уже хотела идти, когда заметила фото, лежавшее на кухонной стойке рядом с одеялом моей дочки и одним из ее комбинезончиков. Я добавила все это к своему набору сокровищ в рюкзаке.
Вскоре после того как я вошла в лес справа от хижины, плеск реки и щебетание птиц постепенно стихли, и единственными звуками остались мои шаги, приглушенные мягким ковром хвои, укрывавшей землю. Всю вторую половину дня я провела, преодолевая поваленные деревья, раскапывая землю при малейшем намеке на холмик и постоянно принюхиваясь в поисках запаха тления. При этом я старалась не удаляться от хижины дальше чем на пятнадцать минут ходьбы.
Наконец я обнаружила узкую тропинку на краю поляны, уходившую в лес. Она совсем заросла вереском и папоротником, и ее можно было различить только по старым затертым зарубкам на деревьях. Некоторые из них, высоченные пихты Дугласа, были несколько футов в обхвате, и стволы их поросли укрыты мхом. Так что я, похоже, все-таки находилась на острове Ванкувер.
Я в последний раз оглянулась на поляну и попросила, что если небеса действительно есть, — еще никогда в жизни мне так не хотелось, чтобы это было правдой, — то пусть мой ребенок окажется там вместе с папой и Дэйзи.
