Мама мало рассказывала о своем детстве, но я знаю, что отец бросил их, когда она была совсем юной, и ее мать вышла замуж за еще одного бездельника. Ее старший сводный брат Дуайт сидит в тюрьме. Он ограбил банк, когда ему было девятнадцать, незадолго до маминой свадьбы, отсидел срок, вышел через месяц после той автокатастрофы, а еще через неделю его снова арестовали. В последний раз этот придурок умудрился еще и прострелить охраннику ногу. Я его никогда не видела, а мама отказывается о нем говорить. Я как-то имела неосторожность спросить, не навестить ли нам его, и она вспылила.
— Не смей даже думать о том, чтобы приближаться к этому человеку!
Я попыталась возразить:
— Тамара говорила, что тетя Вэл возила их туда, так почему мы не можем…
Но мама только хлопнула дверью.
После того как мы переехали в дерьмовый арендованный дом, я, вернувшись домой из школы, нашла маму сидящей на диване с письмом в руках. Рядом стояла наполовину пустая бутылка водки. Было похоже, что мама плакала.
— Что случилось? — спросила я.
Но она продолжала не отрываясь смотреть на письмо.
— Мама!
В голосе ее звучало отчаяние.
— Я не должна была допустить этого снова. Я не должна была.
Меня охватил страх.
— Чего… чего ты не должна была допустить?
Она поднесла к письму зажигалку и бросила его в пепельницу. Когда оно догорело, она взяла бутылку с водкой и неровной походкой отправилась к себе в комнату. На столе в кухне я обнаружила конверт, на котором обратным адресом была указана тюрьма. К утру конверт исчез, но она после этого еще неделю не выходила из дома.
Я оторвалась от своих мыслей, когда мама сказала:
— Знаешь, а Люк очень похож на твоего отца.
— Ты так считаешь? Хотя, может быть, кое в чем. Он такой же терпеливый, как отец, это точно. Мы с ним в последнее время много разговариваем, я собираюсь помочь ему с бухгалтерией.
— Бухгалтерией? — Она произнесла это слово так, будто я только что объявила, что хочу стать проституткой. — Но ведь ты ненавидишь бухгалтерию!
Я пожала плечами.
— Нужно же чем-то зарабатывать.
— Значит, ты так и не поговорила с агентом или продюсером?
— Я решила, что больше не стану делать деньги на том, что со мной произошло. Меня вообще тошнит, что кто-то, включая и меня, в принципе может зарабатывать на подобных вещах.
Когда я в первый раз увидела по телевизору интервью со своей старинной школьной подругой, то буквально остолбенела, когда услышала, как эта девушка, которую я не видела десять лет, рассказывает ведущей телешоу о том, как мы с ней впервые попробовали травку, о вечеринке на свежем воздухе, где я напилась и блевала на заднем сиденье автомобиля, принадлежавшего парню, от которого я была без ума. А потом она читала записки, которые мы вроде бы писали друг другу в школе. Но это было еще не самое худшее: парень, с которым я потеряла девственность, продал рассказ об этом в один крупный мужской журнал. Этот козел дал им еще и наши фотографии, где мы были вместе. На одной из них я была в бикини.
Мама сказала:
— Энни, тебе действительно необходимо думать об этом. Времени у тебя не так уж много. — Лицо ее стало озабоченным. — Ты никогда не ходила в колледж или университет. Продажи — это практически единственное, что ты умеешь делать, но попробуй продать что-то сейчас, когда окружающие видят в тебе жертву насилия… А эта бухгалтерия для Люка? На сколько времени это затянется?
Я вспомнила звонок одного кинопродюсера за несколько дней до этого. Прежде чем я успела повесить трубку, она сказала:
— Я понимаю, что вас уже тошнит от людей, которые вас донимают, но обещаю, что если вы выслушаете меня несколько минут, а потом скажете «нет», я никогда больше не позвоню.
Что-то в ее голосе задело меня, и я сказала, чтобы она продолжала.
Она изложила мне свое видение того, как я могла бы внести ясность и сделать так, чтобы моя история смогла помочь женщинам по всему миру. Потом она сказала:
— Что вас удерживает? Возможно, если вы расскажете мне, чего боитесь, я смогу сообразить, как нам с этим справиться.
— Простите, вы можете со мной говорить, но делиться своими доводами мы не договаривались.
Тогда она продолжила, и было такое впечатление, что она точно знает, что меня тревожит и что я хочу от нее услышать, — она даже рассказала мне, что я могу получить право утверждения окончательного сценария и подбора актеров. Еще она сказала, что этих денег мне хватит на всю жизнь.
— Мое решение по-прежнему «нет», — сказала я, — но если что-то изменится, я позвоню вам первой.
— Надеюсь, что так оно и будет. А также надеюсь, что вы понимаете — у этого предложения есть срок действия…
Она была права, и мама моя тоже права. Если ждать дальше, то можно в конце концов упустить и время, и деньги. Но для себя я еще не поняла, что хуже: дождаться, пока все рухнет, как предсказывает мама, или все же послушаться ее совета.
Мама перевела взгляд с меня на телевизор и сделала еще глоток вина. Я спросила:
— Это ты дала той продюсерше мой номер?
Ее рука с бокалом замерла на пути ко рту, а лоб напряженно наморщился.
— А что, тебе кто-то звонил?
— Ну да, поэтому я и спрашиваю. А номера моего в справочнике нет.
Она неопределенно пожала плечами.
— У этих людей свои способы получения информации.
— Не нужно говорить ни с кем из них, мама. Прошу тебя.
Она на мгновение задержала на мне взгляд, а потом откинула голову на спинку дивана.
— Я знаю, что была строга с вами, девочки, но это только из-за того, что мне хотелось, чтобы у вас было больше, чем было у меня. — Я ждала, чтобы она продолжила, Но она только показала рукой с бокалом в сторону телевизора. — Помнишь, как я разрешала вам с Дэйзи подольше не ложиться спать, чтобы смотреть вот это?
Только теперь я поняла, что она внимательно смотрит анонс «Унесенных ветром» — своего любимого фильма.
— Конечно. Ты тоже сидела вместе с нами, и тогда мы все вместе спали в гостиной.
Она улыбнулась этому воспоминанию, но лицо ее было печальным.
— Его начнут показывать через час. Если ты больна, я могла бы остаться с тобой на ночь.
— Ой, даже не знаю. Я встаю около семи и отправляюсь на пробежку, а ты…
Она снова отвернулась к телевизору. То, как она быстро переключила свое внимание, оказалось больнее, чем я могла бы предположить.
— О’кей, конечно, в компании мне будет веселее. Да и глупо, наверное, бегать в таком состоянии.
Она улыбнулась и похлопала мою ногу под одеялом.
— Тогда, Мишка Энни, я остаюсь.
Она стащила подушки с другого дивана и принялась устраивать себе постель на полу посреди гостиной. Когда она спросила, где у меня еще одеяла, щеки ее были розовыми от возбуждения, и я подумала: что за черт, с чего бы это? Но угроза провести еще одну ночь без сна в шкафу в прихожей, мучаясь вопросом, почему взломщик ничего не взял, подавила эту мысль.
Этой ночью, после того как мама отослала заехавшего за ней Уэйна домой одного, после того как мы под «Унесенные ветром» съели попкорн, печенье «Мишка Энни» и мороженое, мама тихо отключилась, прижав свое маленькое тело к моей спине и подоткнув колени в выемку под моими коленями. Ее дыхание щекотало мне спину, она закинула на меня руку, а я, глядя на ее маленькую ладонь, касавшуюся моей кожи, вдруг поняла, что это первый раз после моего возвращения с гор, когда я позволила кому-то находиться в таком близком физическом контакте с собой. Я отвернулась в сторону, чтобы она не почувствовала у себя на руке моих слез.
Только подумайте, док: каждый раз, когда я говорю о своей маме что-то плохое, я сразу же чувствую острую необходимость перечислить все ее хорошие качества — моя версия приметы «постучать по древу, чтобы не сглазить». На самом-то деле мама вовсе не плохая, но в этом и состоит проблема. Было бы намного легче, если бы я могла просто ненавидеть ее, потому что после редких моментов проявления ее любви все остальное время мне приходится гораздо труднее.
Сеанс восемнадцатый
— По дороге к вам в офис я проходила мимо щита объявлений, и внимание мое привлек плакат одного концерта. Я начала просматривать эту афишу, — просто чтобы остановиться и отхлебнуть кофе из стаканчика, — когда заметила выглядывающий из-под нее край листовки. Что-то в ней показалось мне знакомым, и я вытащила ее. Черт бы меня я подрал, док, это была листовка с моей фотографией — с моим лицом — и надписью «Разыскивается риэлтор». Я стояла, уставившись на этот листок, пока мне на руку не упала капля: я даже не заметила, что плачу.
Возможно, мне следовало бы развесить свои собственные листовки: «По-прежнему в розыске». Это улыбающееся лицо принадлежало той женщине, какой я была раньше, а не той, кем стала теперь. Эту фотографию, должно быть, дал им Люк: он сделал ее наутро после нашего первого проведенного вместе Рождества. Он только что вручил мне великолепную поздравительную открытку, и я улыбалась ему, счастливая до невозможности…
