— А сколько времени дается Се'Недре? Сегодня утром я говорил с ней, и она не в восторге от этой идеи.
— Я что-то не заметил, чтобы она не любила тебя, — сказал ему Силк.
— Не в этом дело. Она полагает, что я выше её по положению, и это её страшно злит. Силк невольно рассмеялся.
— Смеешься, а еще друг называется, — упрекнул его Гарион.
— Неужели это так уж важно для твоей принцессы? — спросил Леллдорин.
— Наверное, если она так расстроена, — усмехнулся Гарион. — Я думаю, что по двадцать раз на дню она твердит себе, что является принцессой империи. Се'Недра придает очень большое значение таким вещам. А теперь возьмите меня, человека из ниоткуда, который ни с того ни с сего стал выше её. За такие вещи можно возненавидеть на всю жизнь, я так полагаю.
Он замолчал и внимательно посмотрел на Силка.
— Ты оклемаешься сегодня?
— Что ты задумал?
— Ты хорошо ориентируешься в Райве?
— Конечно.
— Я подумываю отправиться в город, но только без всяких фанфар… как самый обыкновенный человек. Я совершенно ничего не знаю о жизни райвенов, а теперь…
— …а теперь ты их король, — закончил за него Леллдорин.
— Неплохая идея, — согласился Силк. — Хотя не берусь утверждать наверняка. Сейчас моя голова работает не так, как нужно. Надо идти сегодня, так как на завтра назначена коронация, а потом, когда тебе на голову наденут корону, особо не походишь.
Гариону не хотелось говорить на эту тему, и он промолчал.
— Надеюсь, вы, ребята, не против, если я сперва немного приду в себя, — добавил Силк, прикладываясь снова к кружке. — Впрочем, какая разница, против вы или за. Это от вас не зависит.
Коротышке с крысиной физиономией требовалось около часа, чтобы оправиться после попойки, и способ, к которому он прибег, был самым варварским и сводился к следующему: раскаленная баня, холодное пиво и ледяная ванна. Из бани Силк вышел весь посиневший, но от былого недомогания не осталось и следа. Он тщательно отобрал для них одежду простолюдинов и вывел Гариона с Леллдорином из крепости через боковые ворота. По дороге Гарион несколько раз оглянулся, но, видимо, тот, кто упорно следовал за ним все утро, упустил его из виду.
Бродя по городу, Гарион снова отметил, что он производит на него удручающее впечатление. Снаружи все дома были одинаково серы и совершенно лишены каких либо украшений. Повсюду одни и те же прямоугольные и бесцветные здания. Серые плащи, которые являлись непременной составляющей райвенского национального костюма, придавали людям, бредущим по узким улочкам, такой же мрачный и удручающий вид. Гарион с содроганием подумал, что всю оставшуюся жизнь ему придется провести в таком неприглядном месте.
Они шли по длинной улице, освещаемой слабым зимним солнцем и продуваемой крепким соленым ветром. Проходя мимо одного дома, Гарион услышал хор детских голосов. Они были очень чисты и звучали очень гармонично. Он удивился, как легко и слаженно дети исполняют песню.
— Повальное увлечение, — объяснил Силк. — Райвены большие любители музыки. Надо думать, это скрашивает монотонность их жизни. Мне бы очень не хотелось оскорблять ваше величество, но ваше королевство — довольно скучное место. — Он огляделся вокруг. — У меня здесь неподалеку живет друг. Почему бы нам не навестить его?
Он вывел их по лестнице на улицу, расположенную ниже. Вскоре они подошли к большому зданию, стоявшему на склоне холма. Силк подошел к двери и постучал. После небольшой паузы райвен в прожженном кожаном фартуке открыл дверь.
— Редек, старина, — удивленно произнес он. — Я не видел тебя много лет.
— Торган, — усмехнулся Силк. — Вот решил заскочить к тебе и посмотреть, как ты живешь.
— Заходи, заходи, — пригласил Торган, распахивая дверь.
— Я вижу, у тебя дела идут в гору, — проговорил Силк, оглядывая помещение.
— На рынке дела идут хорошо, — скромно ответил Торган. — Парфюмеры в Тол Боруне готовы купить почти любой флакон.
Райвен был крепким мужчиной с пепельно-серыми волосами и полными розоватыми щеками. Он посмотрел на Гариона и нахмурился, словно стараясь что-то припомнить. Гарион отвернулся и принялся рассматривать изящные бутылочки из стекла, стоящие на столике рядом.
— Значит, ты изготавливаешь флаконы? — спросил Силк.
— О, мы стараемся выпускать кое-что еще, — с сожалением ответил Торган. — У меня есть ученик. Так вот, он абсолютный гений. Я разрешаю ему иногда поработать для души. Боюсь, что если заставлять выдавать весь день одни только флаконы для духов, он сбежит от меня. — Стеклодув открыл шкаф и осторожно вынул завернутый в бархат пакет. — Вот его работа, — сказал он, разворачивая материю.
Взору Гариона предстал воробей, сидящий на покрытой листьями ветке с распустившимися почками. Воробей на ветке был выполнен настолько искусно, что можно было различить каждое перышко.
— Удивительно, — прошептал Силк, рассматривая стеклянную птицу. — Настоящий шедевр, Торган. Как он добился такого гармоничного сочетания красок?
— Почем я знаю, — чистосердечно признался Торган. — Он даже не измеряет пропорции, когда смешивает краски, и все получается. Глаз не оторвешь. Говорю вам — это гений. — Он бережно завернул воробья в бархат и поставил обратно на место.
За мастерской располагались жилые комнаты, где царили тепло, любовь и пестрые краски. В каждой комнате висели картины. Ученики Торгана скорее были не работниками, а членами его семьи; старшая дочь играла для них в то время, когда все сосредоточенно работали с расплавленным стеклом, и её пальцы едва касались струн арфы, извлекая чарующую музыку.
— Как это не похоже на то, что снаружи, — недоуменно заметил Леллдорин.
— Что именно? — спросил Силк.
— На улице так мрачно… все серое и неприятное… но когда попадаешь в дом, тебя окружает тепло и уют.
— Постороннему человеку это сразу бросается в глаза, — улыбнулся Торган. — Наши дома очень похожи на нас самих. Снаружи скучно, однообразно и мрачно. Ничего не попишешь. Город построили для охраны Ока, и поэтому каждый дом — часть крепости. Мы не можем изменить его внешний облик, зато внутри царят искусство, поэзия и музыка. Мы сами одеты во все серое. Очень практично. Наша одежда, сотканная из козлиной шерсти, легка, тепла, почти не пропускает влагу, — но она не поддается красителям, и поэтому всегда остается серой. И если мы снаружи серые, это вовсе не означает, что мы лишены чувства прекрасного.
Прислушиваясь и приглядываясь к стеклодуву, Гарион начинал постигать внутренний мир этих, на первый взгляд, ничем не примечательных людей. Строгая аскетичность облаченных в серые плащи райвенов служила фасадом для общения с миром. За этим фасадом, однако, скрывались совершенно другие люди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
