Геннадьевичем я поговорю. Ты вообще больше ни на что не должна отвлекаться. Тебе через год поступать. Вот о чём ты должна думать.
Мы оба прекрасно понимали, что тренировки никак не помешают моему будущему поступлению, равно как и их отмена ничему не поспособствует. Этим он просто демонстрировал свою власть, ну и наказывал меня, конечно.
Днём он поехал в Химки. Не пояснял, зачем, но и так понятно — ругаться с Ирмой. Мне было немного неловко, всё-таки ей достанется из-за меня, из-за моей неосмотрительности. Ведь что мне мешало накинуть сверху кофту? Поэтому только он за дверь, я сразу набрала телефон Ирмы. Благо мама ушла в магазин. Тётя ответила не сразу и, судя по голосу, я её разбудила. Моё предупреждение она восприняла на удивление спокойно, может, потому что со сна.
— Пусть приезжает, если делать нечего, — протяжно зевнула Ирма.
— Ты прости, что я так тебя подвела, — извинилась я.
— А-а, да брось. Что мы с ним, в первый раз, что ли, ругаемся?
От Ирмы отец приехал ещё более раздражённым. Оказывается, не застал её дома. Звонил, стучал, целый час прождал в машине у подъезда — вот как сильно хотелось ему высказаться. И не получилось.
Даже не представляю, что бы он учинил, узнай вдруг, что это я её предупредила. Он и так всем своим видом показывал, как мною разочарован. За ужином, например, вёл себя так, будто меня нет. По-моему, он даже смотреть в мою сторону старательно избегал.
Я еле вытерпела эти выходные. Уж лучше в школе отсидеть шесть самых тоскливых уроков, да хоть семь, лишь бы не находиться рядом с ним с утра до вечера, под невидимым, но очень даже осязаемым гнётом его недовольства.
* * *
В понедельник утром отец, всё так же не глядя на меня, сказал:
— После школы чтобы сразу шла домой. Я проверю.
Меня это взбесило просто. Можно подумать, что я не платье, пусть и откровенное, надела, а как минимум целую ночь неизвестно где шаталась. Но спорить с отцом бессмысленно, если уж он вынес тебе вердикт «виновна», то никакие апелляции не принимаются.
— Я и так всегда из школы иду домой, — буркнула я, не в силах покорно молчать или согласно кивать головой. Мне просто необходимо было хоть как-то выказать своё отношение к происходящему, потому что и так чувствовала себя какой-то букашкой, ничтожной и бесправной.
— Я сказал! — с нажимом проговорил отец. На квадратном лице заходили желваки.
— Не спорь с отцом, — подала голос мама, выходя из спальни. Заспанная, она куталась в стёганый розовый халат. Поцеловала его у порога на прощание — она так всегда делала. Меня целовать не стала. Ну и ладно, не очень-то и хотелось, хотя, конечно, обидно.
Обида, как оказалось, терзала не только меня, но и Светку Черникову. Мало того, что она со мной не поздоровалась, причём явно умышленно, но ещё и отсела за дальнюю парту. Куклина с Капитоновой тоже здороваться не стали, но хотя бы удосужились сделать вид, что не заметили меня. Светка же смотрела в упор, да таким взглядом, будто пыталась испепелить на месте и на моё «привет» никак не отреагировала.
Ну и плевать! Мне отцовских претензий за глаза хватило, чтобы ещё и её заскоки принимать всерьёз. Вот только чёрт дёрнул Тамару Николаевну, историчку, привязаться к ней с расспросами:
— С чего ты вдруг отсела от Эмилии? Поссорились, что ли?
Светка молчала.
— Хватит придуриваться, возвращайся на своё место.
Но Светка не пошелохнулась, даже когда историчка велела ей пересесть ко мне в десятый раз.
— Тогда я не буду вести урок! — заявила она, как будто этим можно кого-то напугать. Выждав паузу, сделала новый шаг: — Хорошо. Я иду за директором.
О, нет! Светка сорвалась с места и крикнула:
— Идите куда хотите! Но с ней я больше не сяду. Ни за что!
Тамара Николаевна безмолвно, с открытым ртом наблюдала, как Светка стремительно вылетела из класса, хлопнув дверью. Тогда историчка переключилась на меня:
— Что у вас произошло?
— Поссорились, — ответила я невозмутимо.
— Из-за чего? — продолжала допрос историчка.
Очень хотелось напомнить ей, что любопытной Варваре нос на базаре оторвали, но учителям я грубить не приучена, поэтому сказала просто:
— Это наше личное дело.
Но историчка намёк не поняла.
— Если это ваше дело мешает вести урок, оно не может быть личным.
— Что за ерунда? — возмутилась я. — Ведите себе урок, пожалуйста. Никто вам не мешает.
— Да пацана они не поделили, — выкрикнул с места Шулейко. — Ведите уже свой урок.
Историчка проморгалась и взялась за учебник. Я слушала её вполуха — почитать я смогу и дома. Мне не давала покоя мысль, в школе ли Шаламов. Все выходные я старалась не думать о нём, не растравлять лишний раз душу, но здесь, сейчас, когда мы могли встретиться, быть отстранённой не получалось. И как повести себя с ним при встрече — вот вопрос? Как ни в чём не бывало? Но не будет ли это выглядеть так, будто для меня такие поцелуи — обычное дело? Тем более он ведь наверняка понял, что я… что мне… в общем, что мне понравилось.
Глупый организм тотчас откликнулся на воспоминания. Сердце задрожало и ухнуло куда-то вниз, а щеки так и зарделись. Ой, только не сейчас! Только не на истории, когда на меня и так все поглядывают.
После истории все наши пошли на химию, но меня задержала Тамара Николаевна.
— Эмилия, скажи, пожалуйста, что у вас произошло? — вкрадчиво спросила она. У неё, по-моему, даже глазки заблестели. Я просто поразилась — есть ли вообще в её понимании разумные пределы для любопытства?
— Вам Шулейко уже сказал, — холодно ответила я.
— Эмилия! — ахнула она, как будто я ляпнула какую-то непристойность. Я не стала выслушивать её глупости и тоже поплелась на третий этаж. Шла еле-еле, озираясь по сторонам, но Шаламова нигде не видела.
Ираиду Константиновну, химичку, где-то носило. Кабинет химии оказался закрыт, и все наши расположились под дверью.
