Рита Навьер
Пари на любовь
1
Он сбил меня с ног и даже не заметил! Идиот в идиотской серой шапке. Он бежал и одновременно говорил с кем-то по телефону. Нёсся торпедой на автобус так, будто он последний в его жизни. И ничего вокруг не видел. А мы с Инкой, моей сестрой, как раз вышли из Старбакса. Это у нас уже почти традиция — после пар в универе получасовой релакс в кофейне. И только потом домой.
Она задержалась на крыльце — искала в сумочке перчатки, а я направлялась к припаркованной неподалёку ауди. Точнее, ползла еле-еле — этой ночью ударил вдруг мороз, и вчерашняя слякоть на тротуаре схватилась льдом.
Потом оглянулась на Инку — чего она так долго? Холодно ведь, а мы налегке. Обе в коротеньких шубках, едва прикрывающих поясницу, обе в капроновых колготках, обе без шапок.
Хотела уже её поторопить, когда этот ненормальный вихрем промчался у меня перед носом, крича на ходу в трубку: «Да, да, Владлен Иванович, скоро буду».
Этим вихрем меня и крутануло на месте так, что я не удержалась на своих четырёхдюймовых шпильках и грохнулась на обледенелый тротуар.
— Сволочь! — крикнула я вслед этому идиоту, кривясь от боли, но он как мчался галопом, так даже и не притормозил. Одно хорошо — на свой автобус он всё-таки не успел.
Инка, мелко семеня по скользкому тротуару на таких же каблучищах, подлетела ко мне. Помогла встать, но тут же прыснула. Сестра у меня — зараза. Мне больно, мне обидно, а ей смешно!
— Из-за тебя всё! — прошипела, я ковыляя к машине. — Сейчас уеду одна, и стой тут смейся, сколько влезет.
Инка хоть и понимала, что я не всерьёз, но хихикать перестала и даже спросила:
— Что, сильно больно?
— Переживу, — процедила я сквозь зубы, повернув ключ в замке зажигания.
Мотор мягко заурчал, из динамиков полилась «Obsession». Колено и ободранные ладони ещё саднили, но я успокоилась.
Всё, уже почти спокойна, только напоследок стрельнула взглядом в сторону остановки, где всё ещё топтался тот неуклюжий хам в серой вязаной шапке. Чтоб ему вовеки вечные не дождаться своего автобуса и опоздать всюду, куда только можно!
От злых мыслей меня оторвала Инка.
— Ну так что? Ты серьёзно намерена спорить с папой? — в её голосе явственно сквозила насмешка и вызов.
Я отлично поняла, куда она клонит, но, как всегда, повелась.
— Абсолютно! — ответила твёрдо перед тем, как вывернуть с оживлённой Карла Маркса стрит на узенькую и тихую Киевскую.
— Даже если папа очень-очень разозлится? — вкрадчиво продолжила она.
Даже если! Естественно, он очень-очень разозлится. Папа у нас вообще отказов не терпит. Он же царь и бог в мире масс-медиа. И по классике Энцо Феррари искренне считает, что есть только два мнения: его и неправильное. Ну а нам с Инкой, по его мысли, даже думать не нужно, он за нас уже давно всё придумал.
— Плевать, — фыркнула я. — Но туда не пойду.
Мы с Инкой учимся на факультете менеджмента, а после этой сессии, точнее, после зимних каникул, у нас снова начинается практика. Где её отрабатывать — личное дело каждого, лишь бы специфика соответствовала.
Но папа велел: мы должны проходить её там, где он скажет. И если в прошлом году, на третьем курсе, мы обе «отрабатывали» практику у него (на самом деле мы просто торчали в его приёмной как две ростовые куклы и с ума сходили от безделья и скуки), то в этот раз он надумал взять к себе только Инку, а меня решил пристроить к Залесскому, своему главному партнёру, с которым у него совместные грандиозные планы на будущее.
Не опыта набираться, нет. Папа вообще считает, что удел женщин — это домашние хлопоты. Женщины-карьеристки в его понимании — ошибка природы. И наше обучение в универе — это всего лишь дань моде, чтобы люди не говорили, что у Лаврова дочери необразованные. Ему даже дела нет до того, как мы учимся, потому что диплом, по его мысли, нужен лишь затем, чтобы потом повесить его в рамочке на стену рядом со свадебной фотографией.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Да-да, папа и «достойных» женихов нам с Инкой присмотрел. Ведь наследницам мультимедийной империи не пристало выходить замуж за кого попало.
До этой зимы он ещё не сильно допекал нас с женихами. Лишь изредка закидывал удочки, чтобы мы привыкали к мысли, что после окончания универа нас ждёт вальс Мендельсона со всеми вытекающими. Но тут вдруг активизировался.
Вот и практика эта — не более, чем часть его матримониальных планов. Ведь мне он пытается подсунуть сынка своего главного партнёра — Яниса Залесского, прилизанного хлыща, от которого меня с души воротит. Сам Янис, к сожалению, моих протестов не разделяет и всякий раз смотрит на меня так, будто хочет облизать и съесть. Брр.
Инкин претендент, к слову, такой же малоприятный тип, как по мне. Петенька Чижов. Инка к нему более лояльна, только вот на всяких раутах он тоже пожирает взглядом меня, а не свою предполагаемую невесту.
Инка, конечно, злится, хотя виду не показывает — она для этого слишком хорошо воспитана. Да и потом, моей вины в том нет. Я её Петеньке никаких авансов не давала. Наоборот, меня передёргивает, когда он трётся рядом.
— И что, прямо так и скажешь папе: не пойду к Залесскому? — хитро прищурилась Инка.
— Прямо так и скажу.
— А если папа скажет, что тогда не отпустит тебя в Хемседал?
— Значит, не поеду, — гордо ответила я.
В Хемседал мы должны были отправиться на каникулах — отдохнуть после зимней сессии, развеяться, на лыжах покататься. У нас уже и билеты прикуплены. Но я лучше буду дома торчать все каникулы, чем соглашусь два месяца с утра до вечера проводить в обществе Яниса Залесского.
— А если он скажет, что лишит тебя денег? Если карточки все заблокирует?
— И пожалуйста! Как-нибудь перебьюсь.
— Ну-ну, — хмыкнула Инка. — А если и машину попросит вернуть?
— И верну!
— Серьёзно? И что ты будешь делать? На автобусах ездить?
— Хотя бы.
— Ну-ну… — ухмыльнулась Инка.
— Пари?
Пари — это наше с Инкой любимое развлечение с самого детства. Ничто так не будоражило нас как спор. А всё потому, что мы с ней вечно соперничаем. Буквально во всём.
Началось это ещё в нежном возрасте, когда мама без задней мысли рассказывала гостям:
— Ириша, хоть и младше Инночки на целый год, а заговорила первая. Инночка ещё половину звуков не выговаривала, а Ириша уже могла рассказать «Идёт бычок, качается…».
А мы с Инкой, совсем ещё мелкие тогда, подслушивали.
Инка надулась, убежала плакать, а я, конечно, возгордилась. Слово «первая» опустилось золотой короной на мою глупую белокурую голову. Моментально вознесло меня на вершину моего воображаемого Олимпа, у подножья которого осталась ползать сестра-неудачница.
С того времени у нас с ней шла неустанная незримая битва за то, чтобы быть первой. Во всём. Да ещё и родители, сами того не ведая, нас подстёгивали, ещё больше усугубляя и без того болезненную страсть.
— Кто первый съест кашу, тот получит конфетку, — говорила мама.
— Кто первый решит задачу, тому дам сто рублей, — сулил отец.
И так до бесконечности. Потом уже нас и подстёгивать не надо было. Мы сами:
— Спорим, эту четверть я закончу лучше, чем ты.
— Спорим, я по физ-ре пробегу круче тебя.
— Спорим, я сделаю тебя в теннис.
— Спорим…
Порой это доходило до абсурда.
Сейчас мы, конечно, спорим гораздо реже, но и ставки выросли.
Последний раз — пять месяцев назад — я продула Инке свою самую большую ценность: коллекционную куклу-балерину. Мамин подарок на шестнадцатилетие. Последний её подарок…
Кукла была сделана на заказ для мамы каким-то её давним поклонником, и в крохотном фарфоровом личике угадывались мамины черты. Мама ведь раньше, до встречи с папой, сама серьёзно занималась балетом. К куколке прилагалась подставка — небольшая коробочка с механическим заводом, а сверху круглый диск. Если завести до упора, то из коробочки звучала музыка — тема Одетты из «Лебединого озера». При этом диск начинал вращаться и казалось, что это балерина танцует, кружась. В детстве мы слёзно выпрашивали её у мамы поиграть, но нам разрешалось только смотреть, не касаясь руками.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
