Эм + Эш. Книга 1
Рита Навьер
Глава 1. ЭМ
Первая любовь была слепа.
Первая любовь была как зверь.
Ломала свои хрупкие кости,
Когда ломилась сдуру в открытую дверь.
(Нау)
— Вот же зараза! — выругалась я вслух от досады, еще раз осмотрев школьный двор. Линейка закончиться не успела, а Боря уже пропал.
Ну и где же он?! Как сквозь землю провалился! Вон его одноклассники, одноклассницы, вон Анна Васильевна, их классная… а Бори нет. Нигде нет! До слёз стало обидно — два с половиной месяца его не видела, долго и мучительно ждала, наконец дождалась и… взглянула лишь мельком! Я и разглядеть-то его толком не успела.
— Это ты мне? — раздалось над ухом.
Я повернулась на голос. Парень. Незнакомый. Чёрные волосы, чёрные брови, чёрные ресницы и синие глаза. А сам смуглый. Мда, ничего такой, но… не Боря. Вообще, неизвестно кто. Точно не из нашей школы — из нашей я знаю всех с восьмого по одиннадцатый. А этот по возрасту — класса из десятого или одиннадцатого. Кто такой и что здесь делает? Новенький, что ли? Впрочем, мне без разницы.
Парень решил изобразить, что принял моё молчание на свой счёт.
— Чем же я так провинился? — усмехнулся он, откровенно и беззастенчиво разглядывая меня, аж не по себе стало.
Честно говоря, бесят все эти уловки. Понятно же, что я о своём, что он тут вообще ни при чём, но нет, надо непременно разыграть никому не нужную комедию. Захотелось сказануть ему что-нибудь эдакое, убийственное, но решила — зачем? Он ведь не виноват, что я прошляпила Борю и теперь негодую и злюсь на каждую мелочь. Поэтому я сдержанно улыбнулась ему, бросила: «Извините» и отвернулась.
И тут этот придурок вдруг брякнул:
— Ла-а-адно, прощаю.
Меня аж на сто восемьдесят градусов развернуло. Прощает?! Меня?! Ещё и таким тоном снисходительным. Нет, он определённо на грубость нарывается. Надо бы ему объяснить, что в данном контексте моё «извините» — это вежливая форма «идите нафиг». Но парень уже лениво шёл к воротам. Не гнаться же за ним.
Да и плевать, решила я. Буду сдержанной и благожелательной. Притворяться мне не привыкать.
И всё-таки до чего ж обидно-то! Я ведь первое сентября ждала нынче как манну небесную. Свой день рождения так не жду. А всё потому что не видела Борю Г. с июня. Два с половиной месяца! Два месяца, две недели и шесть дней, если быть точной. Ведь мы хоть и учимся в одной школе, но живём в разных районах. Я — в Октябрьском, он в Восточном посёлке, а это, извините, шесть километров с гаком. Не набегаешься. Ходит, конечно, рейсовый автобус, но путь его, а точнее, график неисповедим.
Собственно, мне грех жаловаться. Во-первых, есть отцовская «Волга», если очень приспичит. Ну а во-вторых, Октябрьский район — самый центр: пять минут до школы, три — до рынка, шесть — до дома культуры, пятнадцать — до больницы, двадцать — до вокзала. А больше у нас, в Адмире, ходить особенно и некуда.
Восточный же посёлок — район совсем новый, строительство там в полном разгаре, так что у них и дорог-то приличных пока нет. Впрочем, по своему бездорожью восточники резво бегают в соседний микрорайон — Химки, потому что близко. По соображениям логики и удобства Боря мог бы учиться в химкинской третьей школе, но он ходит в нашу, в первую, и это для меня счастье.
Борю я люблю с седьмого класса. Уже, получается, три года. Люблю в подушку, безмолвно, тайно и вида никогда не показываю. Даже с подругами не делюсь. Говорю, что мне никто не нравится. Они, может, и не верят, но правды всё равно не знают. Иногда хочется, конечно, выговориться, тогда я изливаю всё в дневник. Веду его уже два года, не регулярно, а как нахлынет. И, по-моему, каждая строчка в дневнике посвящена Боре. Хотя я даже там не называю его по имени, пишу только инициалы — Б.Г. С остальными я о нём даже вскользь не заговариваю. Сама не знаю, почему так таюсь — из гордости или из робости. Наверное, и то, и другое.
Ну и кроме того, чужой печальный опыт останавливает. Вот случай был в прошлом году: Вика Вилкова, моя одноклассница, призналась в любви Гарику Катаняну, а он её отшил. Грубо так, по-хамски. Но беда не в том, беда в другом: на следующий день он всем растрезвонил, что его, такого распрекрасного, любят-добиваются, а он, весь из себя недостижимый, нос воротит.
Но Вика у нас — девушка особого склада, этакий неубиваемый оптимист, — погоревала и забыла. А я так не умею, я бы на её месте, наверное, умерла, причём от самоедства. Это у меня, видно, от отца — вечно он переживает насчёт того, кто что подумает, кто что скажет. С первого класса, помню, твердил мне: «Ты должна хорошо себя вести и учиться лучше всех, а то люди про меня говорить начнут: «Что ж он за директор такой, если собственную дочь не сумел воспитать как положено». Так что, Эмилия, не подведи!».
Для папы должность школьного директора — это гораздо больше, чем работа, это какая-то неимоверная личная ответственность за всё, за всё, за всё, которая, ко всему прочему, распространяется и на меня. И честно говоря, это гнетёт и давит, это дышать не даёт нормально. Я и задыхаюсь. И жилы тяну, чтоб не подвести. За девять классов — ни единой четвёрки. Даже по физике, которую беру чисто измором, зазубривая наизусть совершенно непонятные мне формулы и постулаты. Плюс семь лет музыкальной школы по классу вокала.
Понимает ли отец мои жертвы? Вряд ли. Потому что это для него норма. А случись со мной скандальчик в духе Вики Вилковой, где на каждом углу ей кости перемывали, его попросту сразит апоплексический удар. Он и так-то эмоционально реагировал: «Нет, вы мне скажите, где у Вилковой девичья гордость, а? Чем нужно думать, чтобы самой на
