Всадница сначала очень неохотно и даже агрессивно воспринимала мою заботу, а потом привыкла и сама начала просить меня постричь ей аккуратно волосы. Я периодически состригала отрастающие окрашенные сухие патлы Фланы и придавала им форму. Свой цвет волос у девушки был темный, и он изумительно подчеркивал ее холодные ярко-голубые глаза.
Мне хотелось пробудить в Флане женственность, и я не скупилась на комплименты, убеждая ее, насколько у нее необычная в лучшем смысле внешность, но девушка реагировала на них болезненно и огрызалась: собственная красота ее ничуть не радовала, даже угнетала. Это, конечно, следствие того, что сделал с ней Вазраг, и того, что она бесплодна: она вбила себе в голову, что не является женщиной и поэтому ее красота бесполезна. Флана выбрала «быть мужчиной» и стремилась к тому, чтобы стать сильной физически, опасной, внушать страх, главенствовать… Физически у нее были для этого все данные. Но и только. Умом и поведением она оставалась подростком – двадцатилетним, почти двухметровым – но все же подростком, обидчивым, капризным и задиристым.
Она знала, что я каждый день пью, морщась, какой-то отвар, и подозревала, что я вижусь с Зеном. После того случая с Артой я долго ей рассказывала, что это я украла гуи, что сама возилась с ним, и поэтому мне так хотелось побыть с «птичкой» тогда. Флана послушала меня да ответила:
— Не заливай. Не к Арте ты хотела, а к Зену.
Я опешила, а всадница продолжила:
— Я ж не слепая, Ира. Он тебя жрет глазами, иногда аж думаешь: вот как возьмет да при всех нагнет… а тебе это нравится. Он ж твой хозяин был. Я знаю, каково это… Влечет, даже если это дурно. Вы только Ванде не попадитесь, а то она живо с вас шкуру-то спустит. Да и против богов вы идете… Им угодны ритуалы, а не эти ваши случки.
— Случки?
— Да. Неправильно это, стыдно, грязно, без божеского благословения, без молитвы… ты не думай, я и сама виновата. Мы все, люди, такие, потому и прокляты. Надо молиться и быть благодетельными и тогда нас, может быть, простят.
Я кивнула с задумчивым видом, как делала всегда, когда местные заводили разговоры о богах. Я уже потеряла надежду вызнать что-то практическое ценное, а религиозные бредни о смирении сводили с ума, особенно в исполнении Тредена. Но меня заинтересовала проскользнувшая в разговоре фраза-откровение Фланы.
«Я знаю, каково это… Влечет, даже если это дурно». Девушка сравнила мои отношения с Зеном с тем, что делал с ней Вазраг. Она считает его своим хозяин, а Зена – моим. До сих пор.
— Так что не ври мне, — попросила Флана. — Раз делаешь дурное, будь смела признать это.
Меня покоробило.
— Дурное делал Вазраг, Флана. Это ему надо бояться гнева богов, а не мне и не тебе. Если они, боги эти, справедливы…
— Справедливы. Каждый получит по заслугам.
«Интересно, — подумала я. — Если верить в то, что каждый получит по заслугам, то что же тогда боги уготовали мне?» Заметив, как я напряглась, Флана шлепнула меня по плечу и сказала:
— Ты не сердись, я это так, немножко побурчала, я знаю, что ты хорошая. Кстати, чего-то Кетней перестал приходить. Видать, спугнул его Зен!
Я нервно улыбнулась. Как же, Зен спугнул…
Флана дежурила в тот день, а Тредена загрузили в крепости по работе, так что погулять с Младом он не мог. Прежде чем выпустить волка в наш темный, сырой, узкий коридор, по которому ходили только трое – Я, Флана да Треден, я вышла сама да осмотрелась со стеклышком. Не углядев ничего и никого подозрительного, я повернулась к двери, чтобы открыть ее. Кто-то схватил меня одной рукой за талию, а другой плотно зажал мой рот. Испуг был резким и острым, как удар ножом, который не ждешь.
— Что будешь делать, если тебя схватят так? — жарко прошептал мне на ухо Зен, убирая руку с моего рта.
Я ударила его локтем в живот.
— Не впечатляет, — произнес желтоглазый и сам открыл дверь. Войдя внутрь вместе со мной, он потрепал Млада по голове и выпустил в коридор с приказом:
— Стереги.
Понятливый зверь выскользнул за дверь, а Зен ее закрыл. Я все еще оставалась несвободной и злилась по-настоящему, не столько потому, что мне устроили такой розыгрыш, столько потому, что была неприятно поражена тем, насколько легко меня уволочь куда-то…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Зен развернул меня лицом к себе. Выражение его лица было игривым, а в глазах горели огоньки веселья. Я не стала в отместку еще раз пихать его в живот, и ограничилась предупреждением:
— Еще раз так сделаешь, и я тоже тебя неприятно удивлю.
— Как? — произнес он насмешливо, склоняясь ко мне, чтобы поцеловать. Я отвернулась, и тогда он легонько прихватил зубами мою шею. Он любил это, немножко прикусить меня, нависнуть, показать, что сильнее. Это было в нем неискоренимо.
— Способов предостаточно. Поверь, я себя защищать умею.
— Верю, — проговорил, продолжая меня покусывать и спускаясь к плечу. Я хотела сказать, чтобы он отпустил меня, и что я не настроена сегодня на это все, но он и сам меня отпустил.
— Мы не договаривались о встрече. Что ты делаешь здесь в такое время, тебя же могут увидеть! И к чему была эта дурацкая выходка? Забыл, какая я нервная?
— Любого можно застать врасплох. Но ты слабая женщина, и половина Утхада мечтает тебя проучить.
— Одна я не выхожу, а в коридоре в последнее время постоянно сидит Млад.
— А если его не окажется рядом? Даже какой-нибудь мальчишка лет пятнадцати тебя сильнее и может сделать с тобой, что угодно, если выпадет возможность.
— Ничего он не сделает. Его за это накажут.
— Не накажут, если это произойдет в темноте и ты не сможешь описать его. А ты не сможешь, потому что плохо видишь.
— К чему ты клонишь, Зен?
Он неторопливо подошел к камину и сел на стул перед ним. Я уселась на соседний стул.
— У тебя нет другого оружия кроме ума. Не помешало бы что-то еще. Например, ведунство. Помнишь о книге в покоях старухи? Я просмотрел ее.
— Когда? Как?
— Пришлось почаще подниматься к Вандерии под разными предлогами, — улыбнулся Зен.
— Это под какими такими предлогами тебе удается постоянно приходить к комендантше?
— Бесстыдно требую от нее золота, разрешения летать, собственные покои. Раздражаю, злю, веду себя как невыносимый нахал, но она млеет.
— То есть ты ведешь себя хуже некуда, а она тебе позволяет?
— Не просто позволяет, а наслаждается этим. Женщины из Мэзавы на словах ненавидят имперцев, называют скотами, но втайне жаждут, чтобы их хорошенько попользовали.
— Ага, мечтай.
— Женщина была создана богами для мужчины, и суть всякой женщины – подчинение.
— Видишь кочергу? — елейно сказала я. — Сейчас она окажется у тебя в заднице, мерзкий ты сексист!
— Злишься? Но я ведь не о тебе говорил. Ты из другого мира и боги тебя явно не для подчинения создали.
Зен избежал наказания кочергой только потому, что очевидно меня дразнил.
— Неприятно? — спросил он и внимательно на меня посмотрел. — Но сама ты часто бросаешься словами, что все мужики звери.
Я прикусила язык. Так и есть, говорю.
— Не дуйся, — миролюбиво произнес Зен. — Это все пустое. Поговорим о Вандерии. Почему тебя так удивляет, что она все мне позволяет? У тебя есть та же власть над Фланой и Кетнеем, как и у меня над старухой. Скажи ты им прыгнуть в огонь, и они сделают это без вопросов. Ты в их глазах мэза, но не отдаленная и недоступная, как другие, а близкая, необычная, как и они сами.
— Ага, конечно! Я от Фланы не могу добиться, чтобы она вещи не разбрасывала, а ты про огонь говоришь! А Кетней следит за мной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да, следит. Глаз не сводит, краснеет, бледнеет, вздыхает.
— Притворяется он. Как ты притворяешься перед Вандерией.
— Может быть.
— Так что ты вычитал в книге? И как ты успел прочитать ее?
— Я и не читал ее полностью, так, пролистнул. Книга грязная, ветхая, старая, и многие записи перечёркнуты, а страницы выдраны. Ее писал не один человек, а несколько. Вперемешку идут описания трав, когда их собирать, как хранить и как использовать, указания о врачевании с рисунками – паршивые, не то, что твои.
