С запада, медленно выплывали легкомысленные перистые облака — нежные, бледно-розовые, но очень яркие на фоне темнеющего неба. Ниже застыли темно-серые тучи. Перистые облака, уносились на восток и там, в стороне от вечерней зари, казались уже не облаками вовсе, а жалкими помарками. Тучи же степенно двигались на север, становясь, все более угрюмыми и настораживающими…
Я пошел к ишакам. Они сосредоточенно выискивали среди травы остатки нашего ужина. Я отвязал их и повел к ложбинке, сплошь поросшей изумрудными стрелками зеленого лука.
"Странно, что Бабек сразу не оставил их здесь, — думал я, привязывая ослов к забытому чабанами колышку.
А эта вертушка… Что она здесь делает? А если Абдурахманов действительно уже на Уч-Кадо? Юрка, гад, точно устроит гражданскую войну!
Стало темно. Луна повисла над горами. Одна горная гряда отбрасывала тень на другую. Скалы, неприступные в лучах солнца — в лунном свете загадочны. Снег резкими белыми мазками расчерчивает склоны дальних вершин.
Внизу шумит река. Ледник, застрявший на перевале, мерцает таинственным блеском. Небосвод, словно подиум, а звёзды, одна ярче другой и луне приходится прятаться за ближайшей тучкой…
Костер совсем потух, но угли все еще тлели и иногда, то там, то здесь охватывались короткими протуберанцами.
Вдруг очень захотелось спать. Войдя в палатку, я лёг, обнял Лейлу и закрыл глаза. В полудрёме мелькнула последняя мысль: "Скоро разбогатею и стану плавать с моей рыбкой в мраморном бассейне с искусственной морской водой и настоящими пальмами вокруг"…
8. Кумарх.
В шесть часов утра, мы уже бодро шагали навстречу неизвестности. Я напевал себе под нос:…
"И можно свернуть, обрыв обогнуть,
но мы выбираем трудный путь,
опасный, как военная тропа…"
Самое удивительное, что эти незабываемые строки подходили нам на все сто! Еще несколько часов и там, за перевалом, мы увидим речку Кумарх и за ней Кумархское рудное поле. Поле моей юности, поле надежд. Я был еще молодым специалистом, лохом, можно сказать, и вдруг нежданно-негаданно для многих и, прежде всего для себя, стал старшим геологом партии. Глеб Корниенко заболел туберкулезом и, ложась в больницу, рекомендовал меня на свое место. Как я понял, прежде всего, за мою нестандартность, которую он в течение полугода стойко испытывал на себе. И я стал полновластным "хозяином" месторождения! О боже, как меня распирало чувство собственной значимости! Как я был горд и высокомерен! Пока не наделал ошибок, которые до сих пор стыдно вспоминать…
— Слышишь, Черный, кажись опять вертушка? — мои мысли прервал тревожный голос Кивелиди.
— Я, Сергей, удивляюсь! — взорвался я, зашарив глазами по небосводу. Ты же знаешь, что полагается за панику "на корабле"! Голой задницей в снег!
— Да хоть передницей! — Кивелиди был похож на пружину.
— Они ведь могут и из автомата шарахнуть.
— Ну и наблюдай тогда! А я буду тебе под ноги смотреть…
Первые несколько километров тропа была отличной. Но выше, она разбухла от грязи.
Периодически, кто-нибудь из нас, включая ишаков, падал, и скоро мы стали жёлто — коричневыми от глины. А через километр "наступила зима". Наша "нить Ариадны" — тоесть тропа, исчезла под снегом, и я не знал, куда идти. Двигаться наугад, было опасно.
Посовещавшись, мы решили идти по лавине, покрытой ледяной коркой. Возможно на другом её краю найдётся наша тропинка…
Мужчины поочередно меняли впереди идущего. А Лейла с Наташей меня просто восхищали. Они ни разу не пожаловались на трудности перехода. А когда я заглядывал им в глаза, — ласково улыбались…
Неожиданно один из ишаков — "Черный", сорвался. Но он оказался сообразительным, и успел упереться копытом в торчащий из снега скальный выход.
Возвращение "Чёрного" на исходную позицию заняло больше часа. Эта операция отняла последние силы, но перевал был уже перед нами. Казалось, что его можно "коснуться рукой"!
* * *
И вот наконец мы на Кумархском плато. Оно знаменито месторождением оловянного камня — касситерита[26].
Нашим взорам предстала площадка в четыре квадратных километра, обезображенная глубокими шрамами разведочных канав и траншей.
Касситерит содержится в кварц-турмалиновых жилах, рассекающих месторождение с востока на запад и прослеживающихся на несколько километров. Жил — десятки, а минерала немного и не везде. Методы поиска — обычные: На поверхности рудного поля, перпендикулярно направлению жильной серии, рылись канавы и траншеи. На вскрытых жилах брались пробы руды.
Через полгода приходили результаты химического и спектрального анализов, и мы начинали выделять рудные тела — более или менее протяженные участки кварц-турмалиновых жил мощностью (шириной) не менее 0,8 метров и с содержанием олова выше 0,40 %. Иногда это удавалась сделать, и тогда рудное тело прослеживали на глубину.
Где-нибудь на крутом склоне, ниже канав, вгрызались в рудоносную жилу штрековой штольней и опробовали ее через каждые три метра. Или рассекали всю жильную серию штольней. А уже из нее проходили штреки по жилам, с промышленным содержанием касситерита и по жилам "слепым", то есть, не обнаруженным на поверхности. Много лет назад, уезжая с Кумарха, я думал, что никогда сюда не вернусь. Но через два года я приехал сюда со своим аспирантским отрядом.
Прошли годы, и я снова здесь… Землянки, в которых мы жили в течение многих лет, растащены на дрова, устья многих штолен — завалены. Природа почти "залечила раны", многие из которых были нанесены лично мной. Бесчисленные канавы и траншеи, дороги и подъездные пути, отвалы и буровые площадки заросли бурьяном. Крутые склоны осыпались. И не было со мной товарищей, с которыми я делил радости и печали, хлеб и водку…
Их раскидало по месторождениям и рудопроявлениям Таджикистана.
А потом они стали беженцами и разбрелись по заброшенным городкам и сёлам России-матери.
Я скользил взглядом по развалинам нашего базового лагеря. Вот здесь была баня и бильярдная, здесь пекарня, а здесь — моя камералка, в которой мы после прихода вахтовки частенько устраивали пиры и танцы… Вон там стояла моя палатка. А неподалёку от лагеря — "Восьмое чудо света". Так называемая, Верхняя тропа, извивающаяся по скалам стометровой высоты. По ней я гонял студентов, чтобы не боялись ни бога, ни чёрта!
Некоторых, наиболее впечатлительных, приходилось выносить на руках, но действовало безотказно. А вон там, в зарослях иван-чая до сих пор видны ржавые остатки бурового копра — памятник моему позору!
