– Вы к кому? – хором спросили судейские.
– За справедливостью, дети мои, – почти ласково молвил митрополит и перекрестился. Он внимательно и пронзительно взирал своими необыкновенно голубыми глазами на мнущихся и нервничающих приставов. Гермоген сделал еще один шаг, и приставы, словно онемев, уже было начали уступать дорогу и, опустив глаза, расходиться по бокам от арки. Но увидев нерешительность и замешательство подчиненных, в дело вмешался главный районный пристав, оказавшийся позади первой линии обороны. Он подскочил сзади к отступающим и подтолкнул их с силой вперед. Оставаясь за спинами своих подчиненных, главный вмешался в разговор:
– Так! Отец, сегодня суд закрыт. Посторонних прошу очистить помещение. – Его маленькие желтоватые глазки поблескивали угрожающе и ненавидяще. Он покусывал губы и нервно сжимал короткую резиновую дубинку, висящую на поясе.
– Вы, очевидно, начальник здешний? – размеренно вопросил владыка. – Я обращаюсь к вам за помощью. Я иду в ваш суд. На процесс по делу нашего мэра. – Митрополит сделал ударение на «ваш» и «наш», поставив четкую границу между всенародно избранным мэром и судебным охранником.
Это явно задело пристава-начальника:
– Ваш мэр арестован и лишен полномочий, а наш суд разберется без посторонней помощи в уголовном деле. Вы, уважаемый, лучше идите по вашим делам, по церковным. Не надо вмешиваться в наши, в государственные. – Нахальный пристав торжествовал. Ему казалось, что он крайне удачно парировал скрытый упрек этого попа. Его подчиненные, хоть и лишились временно дара речи по непонятным для них причинам, но, тоже соглашаясь, закивали.
– Сын мой, вы напрасно отказываетесь от помощи граждан. Именно права и свободы граждан, в том числе участвовать в осуществлении правосудия, есть смысл и суть деятельности государства. – Владыка легко и без запинки практически процитировал Конституцию. Его речь лилась плавно и величаво, голос звучал ровно и торжественно, как будто говорил он не в грязной прихожей районного суда, а с Главного кафедрального амвона. Молчавшие приставы открыли рты. Их начальник еще больше сузил глаза и заскрежетал зубами.
– Я здесь по зову сердца и по воле души. Даже Верховный суд не в силах запретить этого. – Митрополит сурово сдвинул брови: – Пропустите и не берите грех на душу. Да и меня избавьте от искушения! – Он снова перекрестился, прошептав «умную молитву»,[7] и сделал еще один шаг. Теперь они стояли почти лицом к лицу. Идти дальше было некуда. Мериться физической силой было нельзя. Безбожный Главный пристав только и ждал возможности спровоцировать священнослужителя на противоправные действия. Он снова подал голос:
– Напрасно тратите время, батюшка! – Скорее всего, пристав не разбирался в иерархии, и поэтому Гермоген слегка улыбнулся:
– А вот и нет, сын мой. Раз ты меня признаешь за твоего отца духовного, даже батюшкой называешь, я буду молиться за спасение твоей заблудшей души. До тех пор буду молиться и просить Господа о прощении, пока она не излечится. – Владыка протянул руку и легко отодвинул онемевшего подполковника, разглядывая нагрудную табличку Главного пристава. Прочитав его Ф.И.О., должность и звание, он опустил руку, но первый пристав так и замер в боковом полунаклоне.
– За раба Божия Олега молиться буду, – добавил митрополит Гермоген и повернулся к выходу, оставив всю троицу стоять в окаменевшем состоянии. Никто не мог ни шевельнуться, ни вымолвить слово. Предстоятель областной епархии его высокопреосвященство митрополит Гермоген покинул суд. Он вышел из серого парадного подъезда и прямиком прошел к продолжавшим все это время стоять и молиться православным прихожанам.
– Братья и сестры, спасибо, что поддержали наши усилия и радения за освобождение всенародно избранного мэра Игоря Петровича Лущенко. Прошу вас, пройдемте в храм и послужим о здравии и скорейшем избавлении от уз раба Божия Игоря.
Чинно и торжественно процессия удалилась с площади. Как только последний прихожанин скрылся за дубовыми вратами храма Иоанна Предтечи, на улице вдруг подул прохладный ветерок, а яркое солнце стало меркнуть в пролетающих по небу облачках. Редеющий коммунистический митинг во главе с Аликом, который успел за это время обежать всех демонстрантов и разлить им по сто граммов «наркомовских», остался в полном одиночестве на опустевшей городской площади. Даже несколько милицейских патрулей, наблюдавших со стороны за этим импровизированным противостоянием, уже забрались в свои голубые «уазики» и тоже чем-то подкреплялись. Команды уходить до окончания судебного заседания у начальника митинга не было, и он пытался восстановить порядок в давно уже нестройных и теперь еще и нетрезвых рядах:
– Товарищи, товарищи, спокойно! Сейчас можно пока опустить наглядную агитацию и передохнуть, но не расходиться. Митинг до 16.00! Еще только 11.20! Кто будет нарушать дисциплину – оштрафую.
Однако подчиненные, призванные изображать красных патриотов, не внимали уговорам «комиссара» и постепенно стали расползаться в стороны. Тогда Алик решил приободрить стариков и, мотнув головой, закричал:
– Мы же победили! Видали, сам митрополит и тот бежал! И эти, с хоругвями, тоже сдались и разбежались! Ура, товарищи! Три раза!!!
Нестройные голоса выкрикивали «ура» и вразнобой затянули: «Вихри враждебные веют над нами…» Как только митингующие провыли последний куплет, солнце внезапно моргнуло дрожащим светом и погасло, спрятавшись за налетевшей неведомо откуда тучей. Мрачная серая мгла опустилась на судебный двор и постепенно расползлась по всем улицам и переулкам. Вслед за ней потянулся холодный пронизывающий ветер, поднявший столбом пыль, мелкий мусор и прошлогоднюю листву в воздух. Все больше и больше разрастаясь, вихрь поглотил суд, двор и, казалось, накрыл своим мусорным покрывалом весь город. Митингующие бросали плакаты, флаги, терли глаза, кашляли и испуганно спешили прочь от пылевого смерча, разгулявшегося в обезглавленном городе-герое. Пришло время торжества мусора, мерзости и подлости…
Опека
Алена послушалась Павлова и не появлялась в суде. Тем более что ей следовало лично зайти в опекунский совет. И, разумеется, Кротов оказался прав. Такой закостенелой бюрократки, какая сидела там, она еще не встречала.
– Вы ведь не зарегистрировали брак с Игорем Петровичем? – сухо, словно видела Первую леди города в первый раз, поинтересовалась эта тетка.
– Нет, – столь же сухо ответила Алена Игоревна. Объяснять каждой дуре с педучилищем за спиной все перипетии своего гражданского брака она не собиралась.
– Тогда вы поторопились, – мстительно сказала тетка и вернула бумаги, даже не посмотрев в них.
– Вы хотя бы гляньте, – вежливо предложила Алена.
Тетка сделала мертвые глаза:
– Мы обязаны думать о будущем ребенка, и желательно, чтобы его приемная семья была благополучной.
Алена густо покраснела и молча взяла бумаги. Двинулась к двери, остановилась, развернулась и… ничего не сказала. В отличие от этой… дамы, она думала о Леночке каждый день. Поэтому она уже не могла себе позволить ни взорваться, ни тем более нахамить.
Удав
Петр Владиленович Козин был в растерянности. Его главный враг – Лущенко – сидел в тюрьме и обвинялся в самых позорных статьях чиновничьего кодекса чести, но это не изменило ровным счетом ничего. Его гражданская супруга Алена по-прежнему правила бал, а прежний подручный Сериканов словно надел на себя маску с прической ежиком, бородкой и грустными внимательными глазами прежнего мэра.
Нет, слухи о том, что Сериканов прямо сейчас усердно вылизывает всех, от кого хоть как-то зависит его положение, ходили. А кое-что о перераспределенных квартирах и мгновенно изгнанных слишком ярых союзниках Лущенко было известно достоверно. Но в целом Сериканов держал «генеральную линию» так ровно, словно Игорь Петрович никуда и не делся, а так и висел грозным призраком над своим, то есть уже над бывшим своим, служебным креслом.
Козин понимал, что отчасти такая ситуация поддерживается огромным бизнесом Алены: контракты были заключены и выполнялись, налоговая получала свои проценты, СЭС и пожарные – свои привычные взятки, а невидимые кремлевские «партнеры» Сабуровой – свои невидимые откаты.
Чтобы сломать эту схему, надо было свалить Алену. Но вот это оказалось почти невозможно.
– Ну, ты наивный, блин, Петя, – сказал ему при первой же встрече Брагин. – Ты где вырос? В заповедных лесах?
– Но ведь Алене все равно без Лущенко города не удержать, – возразил Козин. – Все равно ведь ее поделят!
Брагин пожал плечами:
– Знаешь, Петя, если дойдет до дележа Алениных бабок, я бы тебе посоветовал подальше держаться – и от ее контрактов, и от ее подрядов, и даже от ее дома.
– Почему это? – вскинулся Козин.
