«В период между Рождеством и весной 1896 года Фрейд написал три статьи, — пишет Пол Феррис. — В первой, опубликованной во французском журнале в марте (посвященной ученикам Ж. М. Шарко), он дает некую фактическую информацию, „чтобы противопоставить скептицизму, с которым я, вероятно, столкнусь“. Он сделал „полный психоанализ“ тринадцати случаев истерии и шести — навязчивого невроза. Некоторые были связаны с действиями старшего брата (здесь вновь встает вопрос о взаимоотношениях Фрейда с сестрами и племянницей и использовании для статьи личного опыта. — П. Л.), некоторые — с неизвестными взрослыми. Эти факты не слишком убедительны, и их приходится принимать на веру.
Во второй статье, опубликованной в мае в Германии (именно тогда на немецком языке был впервые употреблен термин „психоанализ“), упоминались те же тринадцать случаев, семь из которых были связаны с действиями старшего ребенка в семье (чаще брата по отношению к сестре). Среди взрослых, по словам Фрейда, чаще всего можно было упомянуть няней, гувернанток, слуг и учителей.
Чтобы вызвать истерию, эти совращения должны были включать в себя „непосредственное раздражение гениталий (в виде процессов, напоминающих копуляцию)“. Фрейд заявил, что в двух из тринадцати случаев первое совращение произошло „в самом начале воспоминаний о жизни вообще“, в возрасте полутора и двух лет. Несмотря на то, что в этих описаниях прослеживаются истории отдельных людей, ни один случай и его лечение не описываются должным образом.
Третья статья, „Этиология истерии“, была более серьезной, объемной, подробной и адресованной непосредственно коллегам, венским медикам. Фрейд представил ее в виде лекции Ассоциации психиатрии и психологии в апреле, а вскоре после этого опубликовал. Это стало его официальной заявкой на изобретение. Председателем собрания в тот вечер был Рихард фон Крафт-Эбинг, профессор психиатрии университета. Его труд о сексуальных извращениях, „Сексуальная психопатия“ (1886), пользовался большим авторитетом, хотя и был запрещен в Англии как очередная „грязная книжонка с континента“…»[102]
Сам Фрейд явно считал, что его лекция имеет историческое значение, и рассчитывал на понимание и поддержку, прежде всего со стороны Крафта-Эбинга. Свое открытие, что причиной истерии почти всегда является преждевременный, полученный еще в раннем детстве сексуальный опыт, Фрейд без ложной скромности называл «открытием истока Нила» и сравнивал с открытием Кохом бациллы туберкулеза. При этом, понимая, что приводимые им случаи звучат не очень убедительно, Фрейд заявил, что у него «есть доказательства, которые, знай вы историю болезни, были бы вам совершенно ясны». Надо заметить, что подобных фраз немало в книге Дарвина «Происхождение видов», но время на дворе стояло другое и подобные формулировки уже считались в научных кругах неприемлемыми. Рихард фон Крафт-Эбинг, вопреки ожиданиям Фрейда, заявил, что его лекция напоминает «научную сказку», тем самым, по сути дела, повторив слова, которые сам Фрейд написал Флиссу за несколько месяцев до того.
Пол Феррис, безусловно, прав, когда подвергает сомнению научную добросовестность Фрейда при подготовке этой лекции и вышеназванных статей. Он справедливо полагает, что за семь-восемь месяцев Фрейд попросту не мог физически уложиться в детальное изучение всех приводимых им девятнадцати или даже пятнадцати случаев, особенно если учитывать его утверждение, что на каждого пациента он потратил порядка ста часов работы. Утверждение, что данные о сексуальной этиологии истерии можно добыть только с открытым им методом психоанализа (причем, в чем именно заключался сам метод, тогда было вообще неясно), делало теорию Фрейда совершенно бездоказательной и превращало из науки в своего рода религию. Его заявления о том, что пациент сопротивляется извлечению воспоминаний о совращении и из него их надо «вытаскивать» или даже наводить его на нужные мысли, невольно вели к выводу, что если Фрейд и не придумывал сам истории своих пациентов, то внушал им нужные ему версии. Что, если учесть, что он работал с психически неустойчивыми натурами, было не так уж и сложно…
Всё это, повторим, верно, но… сама жизнь, все последующие социологические исследования, проведенные в различных странах мира, подтвердили правоту тех давних гипотез Фрейда. Цифры в этих исследованиях варьируют, но при этом безусловным остается одно: дети и в самом деле часто становятся жертвами сексуальных домогательств со стороны взрослых. Причем в большинстве (порядка 75 процентов) случаев в качестве «нападающей стороны» выступают люди из их близкого окружения: отцы, старшие братья и другие родственники, а также педагоги, друзья семьи и т. п. Таким образом, даже если в теории Фрейда было больше догадок, чем фактов, она отражала реальности жизни и была подлинно гениальным научным прозрением. В этом и заключается отличие Фрейда от Флисса и объясняется разница в их последующей судьбе: если теории Флисса были лженаукой, то теории Фрейда и в самом деле открывали «новый путь к знанию» (именно этими словами заканчивалась его венская лекция).
Трудность заключалась в том, что в XIX веке проблема инцеста казалась несуществующей или по меньшей мере крайне малораспространенной по той причине, что о ней не желали говорить. Фрейд, таким образом, опередил свое время, но, на свое счастье, ненадолго — идущие процессы либерализации общества распечатывали многие уста и снимали «табу» со многих прежде запретных тем. В XX и XXI веках стало ясно, что инцест — увы, довольно распространенное и болезненное явление, хотя многие семьи и стараются «не выносить сор из избы». Фрейдофобы нередко утверждают, что обострение этой проблемы как раз в немалой степени связано с той «сексуальной революцией», родоначальником которой, по сути, и является Фрейд, но сторонники психоанализа парируют этот довод остроумным замечанием, что в таком случае Галилея надо обвинять в том, что Земля вертится.
Но в том же 1896 году после его скандальной лекции многие коллеги и приятели отшатнулись от Фрейда, о чем свидетельствуют его письма Флиссу. Вероятно, процесс охлаждения отношений с друзьями начался еще раньше: тема одиночества и непонимания звучит в письмах уже в феврале 1896 года, но с конца апреля она нарастает.
«Ты не можешь представить, до какой степени я одинок. Вокруг меня — пустота…» — пишет он 4 мая. «Я живу в полной изоляции», — констатирует Фрейд в письме от 2 ноября.
Фрейду и в самом деле не на кого было опереться. Отношения с Брейером, который столько лет поддерживал его материально и которому он был должен крупную сумму, весной 1896 года подошли к разрыву (хотя их жены продолжали дружить).
Марту разглагольствования мужа о детской сексуальности, похоже, пугали еще больше, чем венских профессоров. И уж тем более она категорически воспротивилась проведению Зигмундом каких-то экспериментов и наблюдений над собственными детьми. Пропасть между ними росла и еще больше усилилась с улучшением жилищных условий, когда Фрейд занял освободившуюся внизу еще одну квартиру и стал принимать пациентов на первом этаже. Теперь он общался с Мартой и детьми только во время традиционных обедов, а вечера и часть ночи посвящал написанию статей и писем Флиссу. В то же время он, безусловно, был благодарен Марте за то, что она сняла с него все бытовые проблемы и была образцовой женой и хозяйкой. Знакомые Фрейдов вспоминали, что по утрам она выдавливала пасту на зубную щетку Фрейда — чтобы ему не надо было тратить время на подобные «усилия».
Как бы то ни было, свое сорокалетие 6 мая 1896 года Зигмунд Фрейд встречал не в самом лучшем расположении духа. Правда, в декабре 1895 года, помимо рождения Анны, в семье Фрейдов произошло еще одно чрезвычайно важное событие: к ним приехала сестра Марты Минна — и поселилась на Берггассе навсегда. Минна явно проявляла большее понимание Фрейда, чем Марта. Отношения отца психоанализа со свояченицей вообще полны тумана, и нам еще предстоит к ним вернуться.
30 июня 1896 года Фрейд сообщил Флиссу о тяжелом заболевании отца, из-за которого он вынужден был отменить их очередной «конгресс». Учитывая состояние Кальмана Якоба, Фрейд понимает, что дни его сочтены, и потому считает себя не вправе покинуть Вену даже на пару дней. «Впрочем, — пишет он в том же письме, — его состояние меня не угнетает. Он заслужил вечный покой, к которому стремится. Это звучит странно, но, в сущности, он даже счастлив. Его страдания невелики; он угасает спокойно и с чувством собственного достоинства. Я не желаю, чтобы его болезнь затянулась, как не желаю и лишних мучений для моей незамужней сестры, которой приходится ухаживать за ним и которая от этого сильно страдает…»
Спустя несколько недель состояние Кальмана Якоба стабилизировалось, и Фрейд позволил себе съездить в отпуск. В августе он вместе с братом Александром побывал в Северной Италии, а затем встретился с Флиссом. По возвращении Фрейд заболел и в письме, датированном сентябрем 1896 года, жалуется, что у него опять возникли проблемы с сердцем, и выражает сомнение, что дотянет «до заветной цифры 51», которая представляла собой сумму двух «критических периодов», «открытых» Флиссом, — «28» и «23».
