Андрей смутился. Вскинув руками, он бросился навстречу Александру. Незастегнутый плащ свалился с плеча на траву. Юный меченосец тотчас поднял плащ, а затем быстро отступил с ним поодаль – туда, где теснилась почтительно раболепная свита и псарня Андрея.
– Саша, милый мой! – вскричал Андрей Ярославич. – Свет ты очей моих!.. Прости, что не в хоромах принимаю тебя!..
– Давно бы так! – отвечал Невский. – Давай же наконец поцелуемся!
Братья обнялись и крепко троекратно поцеловались.
Однако и того мгновенья, когда Андрей приближался, было достаточно Невскому, чтобы заметить, что шаг брата нетверд и от Андрея пахнет вином.
Нахмурясь и понижая голос, хотя стояли они глаза в глаза и никого поблизости не было, Александр сурово сказал:
– Но чуется мною, что цветы от дыханья твоего вряд ли расцветут! Да и ногами опять мыслете выводишь.
Андрей впал в смущенье от этих слов брата.
– Ну-ну, Сашок, полно! – забормотал он. – Ничего худого не было. За обедом стопочка кардамонной, да выспаться не дали – вот и все… Да пойдем же в хоромы… Тут, на людях, неудобно.
Александру стало жаль брата.
– Эх, Андрей, Андрей!.. Ну и чем бы не государь?! Доблестен, соображением быстр, верен, неустрашим… Да и с народом умеешь… Губит тебя вино! – сказал он вполголоса.
Но Андрей Ярославич, едва лишь коснулась его слуха похвала брата из этих суровых и редко кого похваляющих уст, выпрямился, повеселел и уж плохо дослышал остальное.
В этот миг он сам стал словно малый сокол.
Но тогда не беркуту ли подобный – огромному камскому орлу – высился перед ним Александр?
Можно было полюбоваться братьями. Оба – красавцы, оба – исполненные высокой, резкой и мужественной красоты.
Андрей – порывист, строен, молодцеват.
Александр – стремителен, статен, могуч.
От одного веет заносчивой удалью. От другого – грозным мужеством.
…Взор князя Андрея остановился на Гриньке. Мальчик, оробевший, растерянный, стоял позади Александра Ярославича.
– А это что у тебя за оруженосец новый? – удивленно и с явной насмешкой над жалким видом Гриньки спросил князь Андрей.
– А! – И Александр на мгновение оборотился к мальчугану и ободряюще глянул на него: не трусь, дескать!
Жалобная улыбка появилась на лице у Настасьина.
– Еще и какой будет оруженосец! – ответил, рассмеявшись, Невский. – Он воевать любит.
Андрей расхохотался.
– Воевать – дело доброе, мужское, – сказал он. – А только что ж ты этого витязя столь худо одел?
От этой грубой шутки князя Гринька чуть не заплакал. Княжеская челядь так и воззрилась на него. Настасьин потупил голову. Еще немного – и слезы хлынули бы из его глаз.
Вдруг он почувствовал, как отечески-ласково на его голову легла сильная, мужественная рука. Гринька глянул вверх из-под этой ладони, не смея шевельнуть головой, и увидел, что это Александр Ярославич. Вслед за тем послышался добродушно-густой голос Александра:
– Да, пожалуй, одет мой воин небогато. Ну ничего: одежу богатую он в боях добудет!..
Тем временем Андрей Ярославич подозвал к себе одного из пышно одетых своих отроков, того, что был ростом поменьше, и что-то негромко сказал ему. Отрок отошел в сторонку, а вскоре уже стоял перед Настасьиным, держа на вытянутых руках свой золотом расшитый кафтанчик. Настасьин отодвинулся от него. Тот, однако, нахмурился и требовательно повел головой, показывая, что надо, дескать, надеть кафтан, что такова воля князя Андрея.
Гринька вскинулся, сверкнул глазами.
– Не хочу я ходить в чужой одеже! – выкрикнул он, закрыл ручонками лицо и заревел…
Александр вступился.
– Оставь его, Андрюша, – негромко сказал он брату и ласково коснулся плеча Гриньки.
Далеко опередив свиту, братья подходили к высокому белокаменному крыльцу с точеными пузатыми балясинами и грозною парою обращенных головами друг к другу каменных львов, которые, словно два стража, бдительных, но притворно дремлющих, жмурясь, пропускали меж собою каждого входящего. Они были похожи на рязанских мужиков. Гривы их не дыбились, но благонравно, слегка разделенные надо лбом, а сзади остриженные в кружок, гладко прилегали к голове, словно маслом умащенные ради праздника.
Дворец был из белого тесаного камня, с преизбыточной резьбою и прилепами, и со множеством цветных стекол – красных, синих и желтых – в узких, симметрично расположенных окнах.
Пока они шли, князю Владимирскому крепко-таки досталось от брата за чрезмерное упоенье охотою.
Андрей вздумал было отшутиться.
– Да ведь, Саша, – возразил он, смеясь, – припомни деда нашего Мономаха. Не Владимир ли Всеволодич поучает: «Все же то дал Бог на угодье человеку, на снедь, на веселье»?
Невский сурово оборвал брата:
– Всякое дело мера красит! – сказал он.
На другое утро в покоях Андрея, которые, сколь ни противился тому Александр, а уступил-таки ему радушный хозяин, Невский проснулся, сильно проспав с дороги против обычного: солнце уже успело подняться над землею в треть копья. Даже Александра Ярославича вымотал этот тысячеверстный, сквозь болота и дебри, то лошадьми, то водою, и чрезвычайно быстро свершенный им путь: из Новгорода во Владимир на Клязьме он ехал всего двадцать дней.
Невский успел уже выкупаться в большом мраморном, вделанном в пол водоеме, который еще дедом их, Всеволодом, был устроен тут же, рядом с великокняжеской спальней, и теперь отдыхал в глубоком кожаном кресле, облаченный в просторный цветастый халат с золотыми драконами и химерами. Невский сидел, установив ноги в шагреневых красных туфлях на подножную расшитую подушку, брошенную поверх дубового кладеного пола, и, обдумывая очередное, неотложное, занимался легкой отделкой ногтей с помощью ногтечистки из слоновой кости и выдергиванием заусениц на руках своих, сильно обветренных за дорогу и пошорхлых от повода: путевых перчаток Александр не любил.
…Вошел Андрей – светел как стеклышко. Вчерашнего в нем и следа не было. Только чрезмерно кроток был его взгляд, вскидываемый на брата.
Александр Ярославич встретил его ласково: Александру приятно было, что Андрей встал рано и, не опохмеляясь (это чувствовалось по его дыханью), тотчас поспешил к старшему. Это означало раскаянье.
– Пришел в меру? – произнес Александр, не то спрашивая, не то одобряя.
Андрей Ярославич смущенно усмехнулся и промолчал.
Однако, опасаясь возобновления вчерашних, не очень-то радостных ему разговоров, он поторопился завладеть разговором сам.
Беседуя, коснулись многого – и внутри страны и за рубежом. И всякий раз, в ответ на пространно и страстно излагаемые Андреем намеренья и предначертанья, сетованья и жалобы, старший, выслушав молча, внимательно, отвечал ясно и сжато.
Жаловался брату Андрей на непрерывные происки в Орде согнанного с великого княженья престарелого их дяди – Святослава.
Впрочем, не только старый Святослав с сыном своим Владимиром, но и углицкий Владимир, Константинович, да и родной братец Ярославушка – так назвал его сейчас Андрей – копают под ним в Орде.
Все четверо они сидят невылазно у Сартака, в Донской его ставке. А до того у Батыя сидели. Обозы подарков поволокли…
Александр с большим вниманьем слушал Андрея. Кроме происков дяди Святослава, имевшего, в силу старшинства, законные права на великокняжеский стол, потуги и замахиванья прочих родичей на брата Андрея нисколько его не волновали.
Правда, горько ему, едва приехал из Новгорода, сызнова разбираться в этой волчьей грызне братьев, дядьев, племянников – всего этого «большого гнезда», которое оставил по себе покойный дед Всеволод. Горько, но придется! А то ведь врозь раздерут, растащат Землю!
Андрей, сидящий во Владимире, пока он под рукою ходит, – это еще исправимое зло!.. Хуже будет, если Святослав Всеволодич себе ярлык на великое княженье охлопочет! Этот на все пойдет! Обезумел старый от обид, честолюбием разжигаем!.. Да, впрочем, и прежде умом не перегружен был!..
Так думалось Александру.
– А ты виделся с ним перед Ордою? – спросил он Андрея, откладывая в раскрытый ящичек черного дерева ногтечистку.
Андрей, то сидевший насупротив его в перильчатом, без спинки, кресле, то вскакивавший и начинавший стремительно расхаживать по ковру, остановился, услыша вопрос.
– А как же! – воскликнул он. – Трое суток то пировали с ним, то рядились! Охрип аж от него… Так лапа моя к бородище его и тянулась…
Александр в сердцах захлопнул крышку ларца.
– Ну-ну-ну! – оборвал он брата. – Стыжусь и слышать такое!
Андрей смутился.
– Что же он говорит? – спросил после тяжелого вздоха Невский.
Андрей презрительно рассмеялся:
– Да то же все долдонит, что и обычно: я-де старей всех вас в Володимирове племени – мой престол!..
– Ну а ты?
– Я… – Андрей Ярославич дернул плечом. – А я ему – и добром и худом. А потом не стерпел: «Ведь ты, говорю, дядя, тупой ко княженью! Как ты, говорю, дядюшка, не поймешь того?..»
