досадой ударила ногой, обутой в кроссовку, по двери. И ей показалось, что та немного поддалась внутрь. Тогда она взялась за ручку, опустила ее, и дверь распахнулась, просто отъехала к стене…
В лицо сразу пахнуло скипидаром, красками и еще чем-то горьким, жирным. Так всегда пахнет в мастерских.
– Зимин! – крикнула она в темноту. Она помнила, что передняя представляет собой очень длинный, вытянутый коридор, по левую сторону которого находятся двери, ведущие в кухню, жилые комнаты и ванную, а если идти прямо, то окажешься в просторной мастерской, где художник и работает.
Черт! Его дома нет, а дверь открыта! И это в мастерской художника. Где картины стоят, как чугунный мост! Она позвала его еще несколько раз, потом с помощью телефонного фонарика нашла на стене выключатель, щелкнула и зажмурилась от яркого света. Вот он, коридор. Она медленно двинулась в сторону мастерской. Дверь была открыта, и свет из передней высветил несколько цветных пятен в глубине комнаты – это его картины.
Что ж, я здесь, теперь остается только осмотреть все вокруг, чтобы убедиться в том, что с хозяином все в порядке. Потому что, будь Зимин здоровым, он никогда не оставил бы дверь незапертой…
Так рассудила Валентина, включая свет в мастерской. Увидев распростертое тело на полу, она закричала…
Пришла в себя на улице, в темном дворике, который теперь слегка просматривался из-за светящегося окна мастерской. Набрала номер матери, позвонила. Кристина, видать, крепко спала после бутылки красного. Тогда Валя позвонила Ольге Розановой, актрисе, маминой подруге, той самой, к которой еще недавно приревновала. К счастью, та хоть и была в гримерке, но спектакль уже закончился и она могла свободно разговаривать.
– Зимин умер! – сказала она в трубку, после чего начала сбивчиво рассказывать, как оказалась в мастерской. И только после того, как она все это рассказала, испугалась вопроса, который мог последовать после этого. Спрашивается, а зачем она вообще потащилась ночью к художнику?
Но Ольга, к счастью, не спросила. Она сказала: «Еду!»
В ожидании Валя закурила, сидя на какой-то сомнительной скамейке, пахнущей плесенью и сырым деревом. Оранжевым огоньком зажженной сигареты написала в воздухе: мрак!
Актриса прикатила на такси, вышла оттуда вся такая в белом, пахучая, как роза, с распущенными волосами, очень красивая. Обняла Валю.
– Ну пошли, посмотрим, что там с Зиминым… Кстати, а ты как здесь оказалась?
– Его следователь ищет, тот, который занимается расследованием убийства Марины Фионовой.
– А… Поняла, о ком идет речь. Но зачем следователю Зимин?
Они уже прошли в квартиру, и Розанова вошла в мастерскую, увидела распростертого на полу рядом с мольбертом худого бледного человека, похожего на скелет, одетый в джинсы и черный свитер, опустилась перед ним на колени и пощупала его пульс.
– Он жив.
Она вскочила и быстро принялась вызывать «Скорую».
– Улица Антонова, дом 32. Человек без сознания, это известный художник, Валерий Зимин, достояние нашей страны… Думаю, ему стало плохо с сердцем… Да, хорошо, ждем.
– Это вы нарочно так сказали, что он достояние?
– И да и нет. Чтобы не получилось, как с одной моей знакомой, которая вызвала «Скорую» вечером, а машина пришла утром следующего дня. Она чуть не померла…
Она снова присела рядом с художником, взяла его руку в свою.
– Ты держись, Валерочка. Сейчас приедут, и все будет хорошо.
Она даже погладила его по седым растрепанным волосам, провела ладонью по лбу.
– Между прочим, ты спасла гения. Да-да!
– Тетя Оля, а какие дела у моей мамы были с Зиминым?
– Какие еще дела?
– Я случайно услышала ваш разговор… Да и следователь расспрашивал маму, не знакома ли она с Зиминым. Потому что выяснилось, что Зимин общался с Катиной покойной сестрой. Я же чувствую, что они все трое как-то связаны: моя мама, Зимин и Марина. Но Марину убили…
– Это ты у мамы спрашивай. Я в ее дела не лезу.
– Ненавижу вас, взрослых! – вдруг зашипела Валентина и отпрянула от Розановой, бросилась к дверям. – И скажите моей маме, что я не вернусь домой. Запарили своими тайнами, как будто бы я маленькая и бестолковая…
Она вдруг почувствовала необыкновенную легкость во всем теле, как если бы где-то внутри нее образовалась пустота на том месте, где был огромный и тяжелый камень. Да, она сказала, что думает. И вот пусть теперь эти взрослые, которые не замечают ее присутствия, спохватятся и спросят: а где же Валечка? А Валечка домой не вернется.
Она выбежала и побежала вдоль пустой уже в этот ночной час улицы, сама не зная куда. Бежала, пока не утомилась. Она дрожала. Что теперь делать? Куда идти?
Решила переночевать у подружки, Верочки Ерофеевой. Созвонилась с ней, сказала, что ушла из дому. Та обрадовалась, что будет ночевать не одна, потому что родители уехали к кому-то на дачу.
– Ты чему радуешься? Я с мамой поссорилась. И все так запуталось… – говорила она уже в такси. – Может, заехать в супермаркет, купить что-нибудь к чаю?
Подружка ответила, что ничего не нужно.
– Что, от родителей ушла? – спросил водитель, подмигнув ей. – Может, ко мне?
– Чего? – она схватилась уже за ручку двери.
– Я страшный-страшный серый волк. Я в таких вот девочках знаю толк, – он, толстый, мерзкий, с рябым лицом и сальными волосами, загоготал.
– Дурак! – бросила она. – Я такой отзыв тебе напишу, урод, тебя уволят!
– Да я пошутил! У меня у самого две дочери. Просто хочу сказать: нечего шляться по ночам, поняла? От родителей она ушла…
Оказавшись у Верочки, Валя отключила телефон.
– Все, пусть теперь побегает, поищет меня… А то секреты у них у всех от меня…
24
– Вообще-то от этого бывают дети, – сказала я Илье, натягивая на себя одеяло до самого подбородка.
Шампанское отпустило меня, я пришла в себя и теперь хотела только одного – спать.
– Ну, положим, сегодня такого бы не случилось, если ты понимаешь, о чем я…
Какой же он был скромный. Страстный и одновременно скромный. И чудесный. Самый лучший мужчина на земле.
Меня не только шампанское отпустило, но и сестра. Я ни разу за всю ночь о ней не вспоминала. Она перешла в другое измерение, и теперь ее душа, может, и хотела меня найти, схватить за руку и повести за собой, но не видела. Не видела! И ее призрак в Сосновке не появлялся. Все. Она исчезла. И мне бы радоваться, но время от времени глаза мои наполнялись слезами. Сами собой. Или же где-то внутри меня поселилась тоска, причины которой я не осознавала.
