И всё-таки он вышел. Оставаться в палате было ещё хуже. Доказывая самому себе, что он свободен, пошёл на Цветочный проспект — висячий переход между корпусами с витражами вместо окон. Там в любую погоду светло и даже… даже приятно.
Чак шёл не спеша, с привычной настороженностью поглядывая по сторонам. Но его словно никто не замечал. Здесь у каждого свои дела, своя боль. Многих он уже знал в лицо, но… они сами по себе, а он сам по себе.
Он старался не думать о самом главном и самом страшном. Как он будет жить дальше? Когда русским надоест его кормить, и они пинком под зад вышибут его отсюда. Не к поганцам же в напарники проситься, беляков параличных подмывать. Это не по нему. Да и не возьмут его. И куда ему? В грузчики? Но думать об этом не хотелось.
Чак прошёлся несколько раз по переходу, заглянул в зал, где можно было поиграть в шахматы или в шашки, посмотреть газеты… и снова отправился бродить по переходу.
* * *
Звонок будильника подбросил его, как удар тока. Он даже не сразу сообразил, что это, и растерялся. Но только на секунду. Женя уже накинула халатик и убежала на кухню. Эркин тоже вскочил, торопливо натянул трусы и, вылетев в прихожую, спросонья заметался, не зная, куда бежать. Когда он вошёл в кухню, на чайнике уже дребезжала крышка, а Женя громоздила на тарелку бутерброды.
— Садись, поешь.
Эркин, молча кивнув, сел к столу. Женя налила ему чая, подвинула сахар. Он только вскинул на неё глаза, и она, понимающе кивнув, налила и себе. Эркин ел быстро, сосредоточенно глядя перед собой. Четыре двойных бутерброда Женя аккуратно завернула в большой носовой платок.
— Вот, возьмёшь с собой. Поешь в перерыве.
Эркин, по-прежнему молча, кивнул, залпом допил чай и встал. Женя, опасаясь, что он из упрямства не наденет тёплого белья, побежала за ним в спальню. Но — слава богу! — обошлось. Он и одевался, как ел, сосредоточенно и быстро. Женя смотрела на его окаменевшее напряжённое лицо и не знала, как его успокоить, утешить. Но, уже стоя у двери, засунув в карман свёрток с бутербродами и надевая шапку, Эркин улыбнулся ей.
— Всё будет хорошо, Женя.
И она обняла и поцеловала его в щёку. У Эркина дрогнули губы. Он молча повернулся и вышел.
Женя вздохнула. Она сама боялась понедельника. Как её ещё примут на новом месте? Эркин хоть видел своего бригадира, да, Медведева, а она своего… как его, да, Лазаря Тимофеевича Лыткарина, нет, а она два месяца скоро, как не печатала, те пару раз в региональном лагере не в счёт, а это как с музыкой, надо каждый день упражняться.
— Мам, а Эрик где?
Она обернулась. Алиса, растрёпанная со сна, в тёплой пижамке, стояла в дверях своей комнаты.
— Он на работу ушёл, — Женя заставила себя улыбнуться. — Ты ещё будешь спать?
— Ну-у, — Алиса зевнула и потёрла кулачками глаза, — я не знаю, — и опять зевнула.
— Тогда ложись, — решила Женя.
В самом деле, ведь ещё совсем темно, пусть спит.
На улице Эркину обжёг лицо холодный воздух, под ногами поскрипывал снег, а в остальном…. Вполне терпимо. Через несколько шагов он нагнал группу мужчин явно из их дома и, судя по разговорам, работавших на том же заводе, и потому пошёл с ними. Ещё совсем темно, небо даже не синее, а чёрное, искрящийся в свете фонарей снег под ногами… Чем ближе к заводу, тем больше народу и плотнее толпа. Так вместе со всеми Эркин подошёл к проходной с крупно выписанной над дверью цифрой два.
Пропуск на входе… в раскрытом виде… быстрый взгляд на фотографию и на него… Дальше куда… Первый рабочий?… Сюда и направо… Вторая внутренняя проходная, здесь уже женщина… Ей табельный номер… Дальше… Прямо по коридору… Эркин толкнул тяжёлую дверь с забранным деревянной решёткой стеклом и вышел во двор. Утоптанный тёмный снег, слепящие, как в тюремном дворе, прожекторы…
— Ага, пришёл уже.
Эркин вздрогнул и обернулся. Медведев. Не в полушубке, а в чёрной, очень похожей на рабскую, толстой куртке и таких же штанах, чёрных валенках, даже шапка другая — армейская. Медведев оглядел его так же внимательно.
— Ну, пошли.
Эркин молча пошёл за ним. Медведев подвёл его к десятку мужчин, одетых в такие же куртки, штаны и валенки, только шапки у всех разные.
— Что, новенького дали, старшой? — встретили их.
— Ну, теперь наработаем…
— Только вождя нам не хватало!
— Эй, вождь, томагавк где оставил?
— Ага, а скальпов много набрал?
— А чего не навесил? Мы бы посмотрели.
Сцепив зубы, Эркин сохранял неподвижное выражение. Такого он никак не ждал.
— Кончай базар, — спокойно сказал Медведев. — Пошли. Ты, ты и ты. На контейнеры.
Эркин молча ждал. Здесь, получается, не работали всей ватагой заодно, как в Джексонвилле, а кому где старшой укажет. Да ему самому уже не хотелось становиться с кем-то из них в пару. Но… не ему выбирать. Дошла и до него очередь. Работа оказалась несложной. Мешки. Перегрузить из грузовика на склад и уложить в штабель у этой стены.
— Понял? От угла в один ряд на пять в высоту. Всё понял?
Чего ж тут непонятного, и Эркин молча кивнул. Всё бы ничего, но грузовик не мог подъехать к складу вплотную, и мешки приходилось носить за двадцать больших шагов — это раз, оказались они не слишком большими, но уж очень увесистыми — это два, а три — это напарник. Щуплый, в натянутой на уши вязаной шапочке и нелепым именем — Ряха. Эркин с невольным сомнением оглядел напарника и спросил:
— Ты подавать будешь или укладывать?
— Ух ты! — восхитился Ряха. — А я-то думал, ты немой. Чего ж ты не поздоровался, доброй работы, понимаешь, не пожелал…?
Он частил, быстро оглядываясь по сторонам, будто искал зрителей. И Эркин понял, что работать ему придётся одному. Толку от Ряхи не будет. Андрей тоже балагурил и языком трепал, как хотел зачастую без умолку, но и руки прикладывал, а этот… Будь это в Джексонвилле, Эркин бы его уже послал по всем известным адресам или попросту бы врезал, чтоб дошло. А здесь… здесь надо терпеть.
И он терпел. Как под надзирателем, когда ты знай работай и язык держи. Пока Ряха непонятно колупался возле грузовика или курил очередную "остатнюю", Эркин, как заведённая машина, влезал в кузов, подтаскивал к краю мешок, спрыгивал, сваливал мешок на себя, шёл на склад, укладывал мешок штабель и шёл обратно. Шуточек Ряхи про томагавки и скальпы — что за хренотень такая? — и вообще его трепотни он не слышал. Ряхи для него просто не было. Вдруг Ряха сказал, уже явно обращаясь к нему:
— Слушай, я тут мигом, ты как не против?
Эркин молча кивнул, не оглядываясь, и даже как бы не заметил, что остался один. Мешок за мешком, мешок за мешком… Он не заметил и того, что погасли прожекторы, и как пошёл и прекратился снег. Бездонный этот грузовик, что ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
