— Похоже, ты собираешься передать свой Гран-при в руки тех, кто умеет жить, то есть Джейку и мне. Ты не возражаешь, Викерс? — спросил Джон.
Джейк закивал и многозначительно мне подмигнул.
— Сынок, мы поразмыслим над этим, — сказал Джон. — Как следует. Ну как, Джейк? Сегодня к вечеру мы найдем на что употребить… сколько там было?
— Пять тысяч долларов, — вяло сказал я.
— Пять тысяч! Джейк, сколько ты смог бы заработать здесь для незаконнорожденного братца Флэша Гордона?
— Может, тысяч двадцать… — сказал Джейк с набитым ртом.
— Пусть будет пятнадцать, не будем жадничать. — Джон откинулся на спинку стула. — Главное, чтобы деньги не залеживались. От этого они портятся. Сразу после завтрака, малыш, мы трое первым делом подумаем, как разбогатеть по-настоящему на этой неделе, без промедлений и проволочек!
— Я…
— Заткнись и пережевывай свою пищу, — улыбнулся Джон.
Мы некоторое время ели молча, каждый бросал взгляды на остальных. Джон — на меня. Джейк — на Джона. Я — на них обоих, а Рики, улучив момент, решительно кивнула мне, чтобы я стойко держался и боролся в гуще нечестной игры.
Джон смотрел, как я перелопачиваю свой омлет, превращая его в кашу, и отодвигаю тарелку. Потом совершенно переменил тему.
— Малыш, что ты читаешь?
— Шоу, Шекспира, По, Готорна. Песнь Песней, то есть Песни царя Соломона из Ветхого Завета, Фолкнера, Стейнбека…
— Угу, — сказал Джон, прикуривая сигару. Он отпил кофе. — Понятно.
Наконец он спросил прямо:
— Хевлок Эллис?
— Секс?
— Ну не только секс, — небрежно бросил Джон, — есть у тебя еще мнения на этот счет?
— Какое это имеет отношение к моей премии?
— Терпение, сынок. Никакого. Просто мы с Джейком тут кое-что читали. Доклад Кинси, несколько лет назад. Читал?
— Моя жена продавала экземпляры этого доклада в книжном магазине, где мы с ней познакомились.
— Вот те на! Что скажешь про все гомосексуальные моменты? Мне представляется все это весьма интересным, а тебе?
— Ну, — сказал я.
— Что я хочу сказать, — продолжал Джон, жестом требуя еще кофе и дожидаясь, пока Рики разольет его по чашкам, — на свете нет такого мужчины, или мальчишки, или старика, который хотя бы раз в жизни не возжелал бы другого мужчину. Так, Джейк?
— Общеизвестно, — сказал Джейк.
Рики уставилась на нас и все кривила рот, стреляла глазами, подавая мне знаки — «уходи, беги».
— Ну разве это не естественно для человека, при той любви, что заложена в нас, — сказал Джон Хьюстон, — что мы влюбляемся в футбольного тренера, или легкоатлетическую звезду, или в лучшего спорщика в классе? Девочки влюбляются в своих инструкторш по бадминтону или в учительниц танцев. Правильно, Рики?
Рики отказалась отвечать и готова была вскочить и выбежать из комнаты.
— Иногда душе полезно исповедаться. Я не постесняюсь сказать вам, — говорил Джон, помешивая свои кофе и вглядываясь в глубины чашки, — что в шестнадцать у нас был один бегун в школе… Боже, все умел делать — прыгать в высоту с шестом, бегать на сто ярдов, кросс, что угодно. Прекрасный мальчишка. Как я мог удержаться, чтобы не подумать, что лучше его на свете и быть не может? Джейк, теперь твоя очередь, разве то же самое не случалось с тобой?
— Не со мной, — сказал Джейк, — но с друзьями — да. Лыжный инструктор повел моего приятеля кататься, и, если бы он сказал ему «поженимся», тот согласился бы. Может, не навсегда, но… наверняка.
— Вот видишь? — кивнул Джон, переводя взгляд с Джейка и Рики на меня. — Все вполне в норме. Теперь твоя очередь, малыш.
— Моя очередь?
— А что такого? — Он выглядел немного удивленным. — Признайся. Если Джейк мужественно поделился с нами лыжным инструктором своего друга…
— Да, в самом деле, — сказал Джейк.
— А я великодушно рассказал про всеамериканского бегуна, поглощателя бифштексов, этого сукина сына, то, — он затянулся сигарой, — пора, — отпил кофе, — и тебе…
Я сделал глубокий вдох и выдох.
— Мне не в чем сознаваться.
— Нет, так не пойдет! — сказал Джон.
— Нет же, — сказал я, — я бы рассказал, но ни в пятнадцать, ни в шестнадцать, ни в семнадцать со мной ничего подобного не приключалось. С восемнадцати и после — ничего. В девятнадцать? Двадцать? Ноль. С двадцати одного до двадцати шести — только мои сочинения. Несколько девушек, но больше как приятельницы. Pэй Харрихаузен все свое либидо вкладывал в динозавров, а я свое либидо — в ракеты, Марс, пришельцев и одну-двух несчастных девушек, которые после чтения моих рассказов удрали от скуки через час…
— Ты не хочешь сказать? — спросил Джейк.
— Ровным счетом ничего? — обвинил меня Джон.
— Хотелось бы, чтобы был какой-нибудь тренер по гимнастике, лыжный инструктор, — признал я, — хотел бы, чтобы мне повезло, как вам обоим, и меня сразила бы небольшая лихорадка. Но никаких странностей, отклонений, аномалий. Скучновато, правда?
Я посмотрел на Рики. Она сгорала от восхищения, но промолчала.
— Нет, серьезно? — сказал Джон.
— Чего уж там, — сказал Джейк. — Все мы прошли через эти грязные страстишки.
— А я — нет, — моргнул я. — Никаких мальчиков Давидов. Только Афродита и Венера Милосская. Девичьи попки, а не мальчишечьи задницы. Я понимаю, что это делает меня необычным. Я пытался. Я очень старался. Но не смог влюбиться в Хьюго Динвиди, моего школьного тренера по гигиене в Лос-Анджелесе.
— Не верю! — сказал Хьюстон.
— Я тоже, — сказал Викерс.
— Джон, теперь о тебе, — сказал я. — Я влюблен в тебя. Но это совсем другое, понимаешь?
Он отпрянул:
— Ну конечно понимаю.
— А ты, Джейк, — сказал я, — не запирай сегодня на ночь дверь. Я к тебе постучусь.
Я увидел, как сдувается его монгольфьер.
— Разумеется, — сказал он.
— Ура-а! — Рики вскочила из-за стола, поцеловала меня в щеку и выбежала из комнаты. — Браво!
«Кровавую Мэри» пили в молчании.
В этой тишине я сказал себе: «Будь начеку». Я положил еще кусок омлета и сел, ожидая, что Джон вновь перейдет в наступление.
— Насчет твоих денег, — промолвил наконец Джон.
— Нет у меня никаких денег.
— Ну, тех, которые ты получишь, малыш, в мае от этих милых людей в Нью-Йорке.
— А, ты об этом, — сказал я, нарезая полоски из своего тоста, не обращая внимания на взгляды.
— Ты слушаешь? Джейк, ты не согласен? Мы идем завтра в Феникс-парк, выбираем лучшую лошадь в восьми заездах и ты ставишь всю сумму на одну лошадь. Или пан, или пропал! Ну как тебе?
— Не-а, — сказал я наконец.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
