— Не-а, — сказал я наконец.
— Это что за ответ? Это даже вопреки принятым правилам грамматики.
— «Не-а»? А по мне, так нормально. Не-а.
— Черт бы тебя побрал! — вскричал Джон. — С кем я связался? С трусишкой? С дрестуном? С мокрицей?
— Все в точку, — признался я. — Чем и горжусь.
— Моби Дик плюнул бы тебе в рожу.
— Вполне возможно.
— Мелвилла стошнило бы от тебя.
— Не сомневаюсь.
— Хемингуэй не сел бы рядом с тобой в двухместном нужнике из-за несоответствия мужского опыта.
— Это я не стал бы делить с ним свой нужник.
— Ты полюбуйся на него, Джейк.
— Любуюсь.
— Он отказывается!
— Обделался.
— Именно, — сказал я и встал.
К тому времени у меня разболелся живот. Я достал телеграмму из кармана. Это был чистый лист бумаги. Без единого слова. Всего за один этот жуткий час им удалось выжечь, вытравить, стереть и уничтожить слова, новость, радость.
Мне понадобится уединиться в тихой комнате в Дублине с чистым клочком бумаги, поднести к нему зажженные спички, чтобы проступили слова: «Тебе присудили премию. Ты что-то значишь. Ты в порядке» — или что там еще было написано сегодня утром в девять часов. Что бы там ни было, теперь я не мог этого прочесть.
Я мог бы бросить бумажку на пол, но увидел, как Джон дожидается, когда ему доставят это удовольствие. Я скомкал телеграмму и запихнул в карман.
— К твоему сведению, — сказал я, — я все обдумал. Взвесил. И на ближайших скачках в Примроз-парке я поставлю все свои шальные деньги… на… Оскара Уайльда!!!
Потом я взял «кровавую Мэри» и, медленно прогуливаясь — не резкой походкой, а именно прогуливаясь, — прошел мимо Джона и Джейка и поднял стакан.
Вышел за дверь.
Рики нашла меня на заднем каменном крыльце «Кортаун-хауса» спустя десять минут. С кончика моего носа капали слезы.
— Черт, какой же ты восхитительный сукин сын.
— Хотел бы я это ощущать, — пробормотал я.
Я протянул ей скомканную телеграмму:
— Текст еще не появился?
— Что?
— Слова. Премия. Извещение.
Он посмотрела на листок при тусклом свете:
— Да, — а потом тихо, увидев мое лицо, сказала: — Да!
Слова вернулись, потому что она прочитала их мне.
И я поверил.
Я телеграфировал в Нью-Йорк, что прибуду туда 24 мая получать премию из рук Джона Херси, Роберта Шервуда, Нормана Казинса, Лилиан Хелман и прочих. Больше про телеграмму я не заикался.
Как, впрочем, и Джон с Джейком.
Глава 25
Во сне я услышал дикий стук в дверь моего номера. Я встал, пошатываясь, и нетвердыми шагами пошел открывать. Широко распахнув дверь, я обнаружил за ней ухмыляющегося Джона собственной персоной, одетого в черный водолазный костюм, с трубкой и маской в руках, ярко-желтым кислородным баллоном и пневматическим подводным ружьем.
— Давай, малыш! — закричал он. — Я научу тебя нырять с аквалангом!
— В три часа ночи? — заорал я.
— Давай, давай, не трусь! — вопил он.
И я как последний идиот поплелся за ним.
Чтобы пойти ко дну.
И проснуться от кошмара, утопая в поту.
Глава 26
Финн тряс меня за локоть.
— Сынок, — ласково сказал он, — тебе пора уходить.
— Что? — спросил я.
— Все это время ты просидел в философической кабинке. Тебя доконала последняя доза спиртного. Меня заела бы совесть, если б я тебя разбудил. Так что я оставил тебя скрежетать зубами и мучиться во сне.
— Скрежетать? Мучиться? — Я высвободился из тесных объятий отдельной кабинки.
— Как ты себя чувствуешь? — взволнованно поинтересовался Финн.
— Безумно.
— Это потому, что ты проснулся, или потому, что сон неправдоподобный?
— И то и другое.
— Однажды я колошматил жену и проснулся. При том, что я за всю свою жизнь ни одну женщину пальцем не тронул, пробуждение было ужасающим. Иногда не мешает поквитаться…
— А твоя жена кричала в этом сне?
— Она приняла наказание безмолвно, из-за чего все мои усилия пошли прахом. К тому же я не мог глаз поднять днем, потому что она в моем кошмарном сне жаловалась Богу.
— Который час?
— Поздно. Звонил твой босс, интересовался если не твоей душой, то хотя бы телом. Я сказал, что тебя нет, что в некотором роде соответствовало истине, особенно после того, как увидел тебя не столько обезумевшим, сколько опечаленным, когда ты вошел. Это печаль лишила тебя рассудка?
— Да.
— Могу ли я предложить тебе что-то кроме выпивки?
— Что, к примеру, Финн?
— Большую ложь, замешенную на малюсенькой правде. Еще одно столкновение с гением: великий старик в автомобиле и я, начинающий петух. Давным-давно.
Финн замолчал.
Я оживился:
— И о чем же пойдет речь?
— Обо всем по порядку…
— Расскажи ему все как было, Финн.
— Ты и вправду хочешь знать? — Финн смерил меня взглядом, и стал шарить в своей памяти.
— Хочу. Мне нужно встряхнуться. Финн, а то голова забита попрошайками и слякотью!
— Время у тебя есть?
— Есть. Есть!
Финн освежил содержимое моего стакана, затем всем корпусом облокотился на стойку бара и уставился взглядом в тот далекий, блистательный, яркий год.
— Ну тогда, — сказал он, — слушай…
Говорят, непостижимы деяния Господни. Он не всегда заметит околевшего воробушка, зато от Него не скроются разлад и несуразица. А это значит, порой Господь может быть склонен занять кремень у Люцифера, кресало — у Вельзевула, дабы осветить кому-нибудь дорогу, которая приведет к крушению.
В тот день, подобно любому ирландскому богу, готовому по воскресеньям лезть на стенку от скуки, Господь выгнул дугой шоссе и все подготовил для прибытия странствующего автомобиля, заплутавшего по дороге из Дублина и страдавшего от гениальности своего пассажира.
Автомобиль, повернувший не в ту сторону по воле Господней, да к тому же с пьяным водителем, прикатил в нашу округу в половине третьего, в то воскресенье, когда обещало светить солнце, а вместо этого хлынул дождь. Буря прервалась ровно настолько, чтобы у рыскающего автомобиля лопнула шина; он осел, словно подстреленный слон на колени.
Грохот раздался такой, что толпа из паба высыпала наружу в поисках жертвы выстрела, но обнаружила пьяного шофера, бродившего вокруг подбитой машины и пинавшего уцелевшие шины, как будто от этого их сдувшаяся товарка могла воскреснуть без насоса.
Затем как чертик из табакерки в заднем окне показался какой-то старикан. Его горящие колючие глаза засверкали, он разгладил свою рыжеватую бородку и выпалил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});