— Шоу! — запричитал отец О'Мейли, упустивший ход мысли.
— Отец, что в этом такого? — сказал Шоу. — Сегодня дождливым утром ко мне пришло вдохновение — ДЕЙСТВОВАТЬ. Купить эти кружки с тестом Роршаха и вновь ДЕЙСТВОВАТЬ, чтоб Финн расставил кружки у всех на виду.
— Но зачем? — заскрежетал зубами священник. — Зачем, зачем?!
— Да затем, что Дублин со всеми его улицами и пабами — это сцена, и все его души выброшены в мир в качестве актеров-драматургов. Я — один из них, отправленный в Лондон писать водевильчики и очаровывать овечек. Я думал, что в каждой ирландской душе прячется пляшущий медведь и как здорово было бы, если бы у меня в руках оказался обруч! Одного бренди хватило, чтобы заставить меня действовать.
— И, — сказал отец О'Мейли, — полюбуйтесь, что вы наделали.
Шоу, Дун и священник, озираясь, смотрели на мертвецкую, состоящую из изваяний дорогих их сердцу людей, навечно замерзших в вызванной ими самими снежной буре.
— От этого у меня прямо мороз по коже, — сказал Дун. — Прислушайтесь!
— Дьявол хочет смутить нас, — сказал отец О'Мейли.
— Ангелы тоже смущают, — сказал Шоу. — Полюбуйтесь на жен, которые по доброте душевной заставляют этих парней прибегать сюда, кусать локти и напиваться, не в силах постичь этот непостижимый пол!
— Женщины, — прошептал Дун, — с ним Святая Троица превращается в Четверку!
— Ду-ун! — заорал священник и со скрежетом переключил передачу. — Посмотрите на свои туфли!
Все, медленно пробуждаясь, уставились на них.
— Последний крик лондонской моды, — сказал Шоу.
— Это, — сказал священник, — последнее раздвоенное копыто из Дантова чистилища!
— Великолепно!
— Не надо мне похвал от драматурга, который помог бедной французской деве высвободиться из доспехов и взойти на костер! — сказал отец О'Мейли.
Шоу склонил голову над блокнотом и быстро записал.
— А ваша личина, сэр, — сказал священник. — Разве нет чего-то от Мефистофеля в вашей нафабренной бородке, заостренных усах и прическе на прямой пробор, подобно рожкам!
— Рожки, — записал Шоу. — В бытность молодым критиком, сравнивая Фауста и Мефистофеля, я обнаружил восхитительные рожки у оперных дьяволов. Я издевался над ними нещадно. Продолжайте, отец. Что дальше?
— А дальше вот что!
И хлынул поток огненного града, разбудивший всех окончательно.
Глас отца О'Мейли то опускался, то взлетал на пики, покоренные Берлиозом, симфонией гнева, впоследствии известной под названием «Поношение Бернарда Шоу». Добрый отец О'Мейли, верхом на своей ненависти, водрузил знамя Церкви и погрузился в молчание.
Вязанки хвороста, собранные для сожжения Орлеанской девы и заодно — Бернарда Шоу, драматурга с люциферовой бородой, дожидались, пока погаснут уголья.
— Итак, — сказал Шоу.
Быстрой походкой музыкального критика он подошел к доске для метания дротиков, взял несколько штук, повертел в пальцах, отошел на нужное расстояние, обернулся и, прищурив один глаз, метнул дротик.
— С-с-с-с-с-с-т, — вырвалось у всех присутствовавших.
Ч-пок! Дротик Френ попал в Бальдура Прекрасного и поразил насмерть, без промаха.
Все приготовились аплодировать, если бы священник позволил. Но тот не позволил.
Шоу медленно метал остальные дротики.
— Мой отец выпивал, — сказал он. — По ночам, вытаскивая его из пабов, я научился метать дротики. «В яблочко!» Так-то! Вопите о богохульстве? — сказал Шоу. — Вздор!
Шоу схватил стакан бренди.
— Пожалуй, я смог бы прочитать лекцию об умеренности и воздержании…
Все подались вперед, сжимая невидимые кулаки.
— Можно было бы сказать, что крепкие напитки вместе с некрепкими и вкупе с этими кружками расплавили их мозги и они утекли к ним в ботинки.
Опять кто-то надвинулся на него со сжатыми кулаками.
— Но, — сказал Шоу, — я не стану этого говорить.
Кулаки были вынуты из карманов и опять разжаты.
Метая дротик за дротиком, Шоу тычет бородой и стреляет залпами:
— Нет, отец О'Мейли, не фабрика идей, заключенная в эти кружки, затуманила мозги и сперла глотки этим ирландским болотным воинам, покорившим сердца своих ехидных покинутых жен. Нет, нет. Если бы это было так, тогда всю Ирландию можно было покорить, не вылезая из моего автомобиля, вооружившись кульком таких вот штуковин, насаждая зловредные идеи и мысли, насаждая по всем ирландским пабам тьму и оцепенение, как перед Судным днем.
— А-ах! — прошептал кто-то. — Повторите еще раз, Бога ради.
— Ш-ш, — зашикали все, и Шоу продолжил:
— Нет, мозги здесь не хлипкие, я их не пожинал и не отделял от плевел, чтобы уволочь за собой зерна в преисподнюю. Это вы, сэр, мутите воду в купели, вы в ответе за это бедствие у Финна в пабе.
— Я? — вскричал отец О'Мейли.
— Вы, сэр, вдалбливаете из года в год этим людям, что есть вещи, о которых они бы ДУМАТЬ не смели…
— О дамском белье, — прошептал Дун.
— Вы наставляли их, чтобы они никогда не ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ, никогда не ВЗВЕШИВАЛИ, но пуще всего, чтоб никогда не ДЕЙСТВОВАЛИ, — сказал Шоу. — Вот так они и сидят под перекрестным огнем, — засидевшиеся в девках тетки, сбрендившие тещи и неразумные женушки долдонят им, чтобы они ПОДУМАЛИ, каким делом ЗАНЯТЬСЯ у себя дома, вы же твердите, чтоб они не ДУМАЛИ или ЗАНИМАЛИСЬ другим делом. Так вот сегодня и свалилось на них дьявольское смущение, о котором вы говорили, отец. Годами только выпивка внушала им чувство ложной свободы и давала молоть языком, спасаясь от высоких застенков Церкви или плоских насмешек в кругу семьи. Затем я спустил на них с цепи свои ужасные знаки, поддавшись мимолетному ехидному порыву после выпитого бренди, и прискакал Пятый Всадник ирландского Апокалипсиса.
— Немота? — спросил я.
— Да, Финн, — сказал Шоу.
— Выходит, вины хватает на всех? — полюбопытствовал отец О'Мейли, потягивая эль.
— Дом, церковь, паб, выпивка, знаки, — сказал Шоу. — Этого всего хватило бы, чтобы отравить слона и скопытить целое стадо. Я признаю свою вину, отец О'Мейли, здесь и сейчас, если вы сделаете то же, кивком. Вам не нужно произносить это вслух. И дома вам наверняка не придется выпытывать у женщин признание вины, такой же острой, как их локти, которые они прячут, словно ножи, под своими шалями. Что же до мистера Финна и его паба…
— А, к черту! — Я надавил на рычаг. — Виновен.
— Ирландцы… — медленно промолвил Шоу, — вот они выходят из тумана, стоят, заблудшие во тьме, и удаляются, поливаемые дождями. Ирландцы…
— Да…? — прошелестел шепоток во всему пабу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
