— Спасибо, Петров, хотя я разницы не вижу, но пусть будет так. В Москве в служебном питомнике Петровки, 38 решили опробовать новый метод. Если он себя оправдывает и найдет под собой научное обоснование, то представляете, товарищи, какие это даст возможности и перспективы для современной криминалистики? Это получается, любой окурок, пятнышко крови, орудие взлома или перчатку, что оставил преступник на месте преступления, мы сможем привязать к конкретному человеку. Сможем изобличить жулика методом криминалистической идентификации, так сказать.
И Горохов был совершенно прав. В это время с биологическими следами была беда. Такие информативные улики оставались без должного внимания со стороны судебных экспертиз. До эпохи криминалистической ДНК еще далеко. Почему бы пока не заменить ее собаками?
В Москве не дураки сидят, выгоду тоже прочувствовать должны. Кроме дополнительного инструмента для раскрытия преступлений, развитие такого направления даст возможность увеличить штат в НИИ МВД и экспертных подразделениях, плюс на ниве этой — диссертаций можно гору наклепать. Опять же отрапортовать, что опыт передовой внедрили по всему Союзу. Для министерства одни плюсы.
Это потом ДНК потеснит собак и не даст развиться одорологии в полной мере. Представители от каждого из этих видов экспертиз будут с пеной у рта доказывать состоятельность именно своего метода. ДНК, конечно, круче, но собачий метод имеет право на жизнь.
Помню случай из своей практики, когда педофил увез девочку на автомобиле. Его задержали, но доказать ничего не могли. ДНК девочки на сиденье не нашли. Не остается клеточный материал при контакте через одежду. А запах остается. Вырезали обшивку сиденья с автомобиля задержанного, и экспертиза показала наличие запаха потерпевшей на нем. Так и заехал педофил на нары, жизнь в тюрьме ему уготована была долгая и несчастная. Не любят зэки таких осужденных.
— А вторая какая новость, Никита Егорович? — спросил один из оперов.
— Преступник пойман, и наша следственно-оперативная группа почти вся распускается до особого распоряжения. Временно. Пока дело уйдет в суд. А потом окончательно. Надеюсь, что так все и будет.
— Почти вся? А кто остается? — с надеждой спросил оперативник, видно было, что ему очень хотелось попасть в этот элитный усеченный состав группы.
— Для работы с подозреваемым и для выполнения возможных поручений по следственным мероприятиям в группе остается Андрей Григорьевич, и еще мне нужен один из сотрудников уголовного розыска. Ну, и Светлана Валерьевна, естественно, остается работать со мной.
Оперативник уже раскрыл рот, хотел, наверное, предложить себя, но я его опередил:
— Никита Егорович, разрешите предложить вам кандидатуру Погодина Федора Сергеевича? Мы с ним как-то уже сработались. Под мою ответственность.
— Это тот, что в госпитале с сотрясением мозга прохлаждается?
— Да.
— Это, которого преступник стулом огрел, а он даже не выстрелил?
— Он самый.
— Это, который раньше в этом кабинете сидел и только бумажки перебирал? Что ж… Я не против. Будь по-твоему. Молодежь учить надо. Тем более, как я понял, вы с ним друзья.
— Так точно, друзья.
— Ну что ж, товарищи, — Горохов встал и обошел всех, пожав каждому руку. — Все свободны. Благодарю за службу. Надеюсь, больше в таком составе собираться не будем, и дело скоро уйдет в суд. Приказ о вашем перераспределении обратно в родные подразделения сегодня подпишут. С завтрашнего дня выходите на старые места работы. А сегодня можете взять выходной в качестве поощрения. Заслужили. До свидания, товарищи.
Сотрудники радостно загалдели и поспешили смыться, пока Горохов не передумал. Знали, что настроение у него крайне переменчивое, хотя мужик он правильный и справедливый. И по справедливости этой мог запросто припрячь их какие-нибудь справки клепать или прочие бумажки оформлять, а не на себя это брать в последний день их совместной работы.
Все были довольны свалившимся на голову выходным, лишь только возрастной опер, которого Погодин “оставил за бортом”, зыркнул на меня недобрым взглядом. Это понять можно. Выскочек никогда не любили. Его, капитана милиции, подвинул бывший слесарь. Невдомек ему просто, что стаж моей службы раза в полтора превышает его собственный. И теперь, с Курсантом, только продолжает расти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вроде преступника поймали, а на душе как-то грустно. Вот расколется сейчас Женька и все. Горохов укатит со Светой в Москву, а я вернусь к рутине кримотдела. Фотки буду, как всегда, штамповать, пальчики откатывать и на осмотрах “Зенитом” щелкать. Скучно это уже для меня.
В мозг грешным делом закралась даже гаденькая мыслишка: “Хоть бы еще один маньяк, что ли, объявился”. Хочу еще психологии у Светы поучиться. Преподаватель из нее явно хороший бы получился. Симпатичный. Вон как держится. Сидит, будто позирует: спинка выгнута, макушка в потолок, и все что-то подмечает и записывает. Что там такого можно все время писать?
Света поймала на себе мой взгляд и улыбнулась в ответ. Я быстро отвел глаза, но не успел. Почувствовал, как горят уши, будто меня уличили в чем-то нехорошем.
Эх Светик… Что же ты со мной делаешь? Ведь мозгом понимаю, что не по пути нам с тобой. Я здесь осяду, в школу милиции летом поступлю, а ты москвичка. Скоро, как перелетный журавлик, улетишь далеко. К тому же у меня есть Соня. Девушка она хорошая, добрая. Твердая “синица”.
***
На следующий день к Горохову на очередной допрос привели Зинченко-младшего. Следователь распорядился, чтобы я тоже присутствовал при этом.
Женьку посадили на стул посреди кабинета. Руки за спиной закованы в наручники. Горохов кивнул, и двое конвойных вышли за дверь кабинета, плотно ее прикрыв.
Света приготовила чистый лист, опять собираясь что-то записывать. Горохов достал очередной бланк протокола допроса и демонстративно положил его посреди стола. Сам, заложив руки за спину, стал прохаживаться перед задержанным, будто что-то обдумывая.
Женька сидел понурый. Глаза опухли, видно, что частенько ревел. Его, как особо опасного, держали в одиночке. Сейчас он был, как съежившийся растрепанный воробушек и совсем не был похож на душителя. Глядя на него, трудно поверить, что этот человек пытался выжечь мне глаза кипятком и чуть не прихлопнул моего напарника стулом. Благо зарядил не висок, а в одну из самых крепких костей в человеческом организме.
— Вчера тебе показали запись, — начал Горохов, обращаясь к Зинченко. — На ней служебно-розыскные собаки сделали выборку из множества вещей. В присутствии понятых они определили твою куртку по запаху, что был на кофте с капюшоном. Из чего следует, что запаховые следы на твоей куртке и на кофте произошли от одного человека. А именно – от тебя.
— Не знаю я ни про какую кофту, — зло процедил Женька. — А то, что там собаки показали, так это вы могли их специально настрополить. Вон в цирке они вообще примеры арифметические решают. С подсказками дрессировщика и не такое могут вытворять. Вот и у вас по шпаргалке!
— Здесь не цирк, Зинченко, — голос Горохова обрел стальные нотки. — Если ты еще не понял, то у нас и так достаточно улик против тебя. Дай, я тебе расскажу, как все было… Твой отец имел внебрачную связь с первой жертвой — гражданкой Соболевой. Ты узнал об этом и убил ее. Возможно, собирался спасти брак родителей. Но тебе понравилось это делать. Быть может, ты подсел на дозу адреналина… Убивая, ты почувствовал истинную власть. Ощутил себя Богом. Мог отмерять жизнь и решать — кому сегодня умереть. Ведь в повседневности ты, Женя, неудачник… Жил на всем готовом, но сам так ничего и не добился. Даже связи отца тебе не помогли поступить в институт. Аттестат у тебя без троек лишь благодаря прошлому положению твоего отца. А в Москве тебя не ждали, и ты завалил экзамены. Так? У тебя нет девушки, нет настоящих друзей. Скажи, Женя, поэтому ты начал убивать? Чтобы отомстить всему миру? Или все-таки не это у тебя в душе? Жажда крови? Зачем ты их всех задушил?
