горы Дивьей, в бывший Арнольдовский или Арнольдов – еще и так называли – поселок.
Он расположился в большой котловине, по форме напоминающей заметно вытянутый треугольник. Одну сторону этого треугольника прочерчивает железная дорога, что отделяет поселок от основной части города. Вторая сторона образована цепью сопок, которая не только разнообразит роскошную плоскость Онежского озера пусть и скромными, но все же вертикалями, но и защищает Медвежьегорск от северных ветров. Основание треугольника являет речка Кумса, неспешно несущая свои чистые воды в Онегу. А ведь могло и не быть этой симпатяги: существовало же два проекта Беломорканала, с использованием естественных водных путей через Водораздел, Сегозеро и реки Сегежу и Кумсу (так называемый западный вариант) и от Повенца через озеро Выг и реку Выг (восточный вариант) 4. Победил второй, как более дешевый и скорый в завершении.
Сразу видно, что многие дома поселка недавней постройки, так что на их фоне явственно выделяются вкрапления старых изб, приземистых и зеленью плотно укрытых. Поселковая ономастика тоже по-своему доносит весть из недавнего прошлого, трагического и одновременно героического – вдоль реки тянется улица Октябрьская, на нее выходят, одна параллельно другой, улицы Красногвардейская, искомая Фрунзе и, наконец, Пролетарская. Не без волнения идем вдоль улицы Фрунзе, отсчитываем строения, – и вот он, дом под номером 10, целехонький! Как и многие здешние старые дома, этот стоит прямо на земле без всякого фундамента, бревна стен черны от времени или, точнее сказать, красно-коричневы с изрядной чернью. А время-то наступает неумолимо: прямо к тыльной части дома примыкает новодел, как мы вскоре узнали, возведенный на месте послевоенной пристройки. Любезный хозяин – здесь живет семья Наумовых – охотно сообщил, что дом их построен еще в 1926 году (как раз тогда, подходяще отметить, закладывали поселок) и среди немногих уцелел после пожаров в войну. Жили тут переселенцы, которых не следует путать со спецпереселенцами, например, бывшими кулаками, т.е. людьми репрессированными, высланными принудительно. Они, вольные, имели некоторые льготы, получали подъемные и специальную бумагу на жительство. Видели мы такую в музее, водворительный билет называется: хоть и вольные вы люди, дорогие товарищи, а соизвольте-ка водвориться, куда велено…
О пребывании Лосева здесь никто, ясное дело, не помнит, да и в доме за столько лет сменилось множество обитателей 5. Удивительно, что жилище это в хорошей сохранности и являет, кажется, вполне первозданный вид. Только крыша явно подновлялась да вот балкончик на уровне чердака недавно разобрали, по ветхости пришлось убрать красоту. Кстати, о красотах. Домик располагается весьма нестандартно, если сравнивать его с другими строениями по улице Фрунзе. Он как бы отступает в глубь сцены, в сторону от линии общего ранжира, теснимый по направлению к дивьегорскому горизонту извилистым ручьем. Этот безымянный приток Кумсы образовал под окнами избы локальный, можно сказать, для домашнего употребления пейзаж со своею лужайкой у плавной водной излучины (слегка подпорчена заболотиной) и склоненными деревами по берегу. Если Алексей Федорович имел возможность выбирать свое медвежьегорское пристанище, то он выбрал лучше некуда. Сейчас трудно судить, точно ли это тот самый особняк, та самая хибарка или даже банька, о которой столь часто упоминалось в письмах Лосевых. Не исключено, к примеру, что рядом с ныне сохранившимся домом действительно было когда-то еще некое строение, его и сдавали внаем. Но в любом случае адрес, пейзаж, само место на фоне Дивьей горы, бесспорно, те самые. Именно здесь родилась значительная часть философской прозы Лосева, полной страстных, а когда и горьких размышлений о судьбе Родины. Здесь же были написаны некоторые главы его фундаментального труда «Диалектические основы математики». Рукопись удалось опубликовать лишь недавно, спустя 60 лет, она составила большую часть шестого тома собрания сочинений мыслителя 6. И создавалось все это урывками (надо ж еще драться за Канал), под угрозой неуклонно надвигающейся слепоты и с постоянно-тяжким грузом ожиданий, не отпускающих сердце (то-то еще будет?!). Именно здесь после лагерных мытарств соединились два любящих человека, «после стольких мук и слез, после стольких надежд и ожиданий» – так писал Лосев жене, уже перебравшейся в Москву для хлопот, сам все еще оставаясь здесь, на Медвежке.
«И куда не пойду, везде ощущаю какую-то тайную надежду на что-то большое и чудное, и везде вижу тебя, твой тонкий и высокий стан, твою измученную, чуткую душу. И этот мост с дырками и вечным корявым, нелепым железом, которое все еще лежит там ни к селу ни к городу, и это толстое неуклюжее бревно, которое мы с тобою так-таки и не перепилили, и это озеро, и эти погашенные зеленые тона лесных ландшафтов, и эти баночки, и эти две бутылки керосину, и эти гудки „тю-тю-тю-тю-тю“ – всё, всё, вся Медвежка наполнена тобою, звучит тобою, и куда ни пойду, везде вижу твой ласковый, улыбчивый лик и чую твою ласку, твою нежную, и вечную, и веселую, и трепетную ласку»… 7
В архиве Лосева сохранилось еще немало писем, которые до сих пор не публиковались. Они уходили отсюда, из домика в Арнольдовском поселке с видом на гору Дивью, когда чета Лосевых (сначала оба супруга, потом только Валентина Михайловна) еще носила мету з/к, то есть состояла в рядах многочисленных заключенных каналоармейцев 8. До освобождения предстояло еще многое претерпеть. Корреспонденция адресовалась на улицу Коминтерна (бывшую Воздвиженку), дом 13, квартиру 12, в тот самый родной московский дом, где оставались милые старики – родители Валентины Михайловны. Эти красноречивые документы эпохи, полные драгоценных бытовых частностей и хранящие свидетельства общей для многих драмы ГУЛАГа приводятся далее в качестве приложения. Здесь отобраны те письма, в которых так или иначе упоминается домик у горы Дивьей. Мы позволили себе снабдить их рядом примечаний для разъяснения тех или иных реалий, в них упоминающихся. Но одну мысль, важную особенно для молодой читательской аудитории, хотелось бы подчеркнуть прямо сейчас. Дело в том, что при чтении медвежьегорских посланий кому-то может померещиться едва ли не идиллическая картинка – как хорошо, мол, устроились Лосевы. Хорошо – понятие слишком относительное. Не нужно забывать, что авторы писем еще совсем недавно томились в концлагере, а потому самые пустяковые признаки обретенной (опять-таки, относительной) свободы казались им едва ли не свидетельствами рая на земле. Письма, кроме того, адресовались пожилым и ранимым людям, которые печалились о судьбе своих детей – повернется ли рука писать им всю правду. Да и запрещено было излагать эту самую правду, т.е. раскрывать реальные условия жизни строителей Беломорканала под недреманной заботой карательных органов. Письма
