Сколь много культурологических открытий случается у человека, когда ему к горлу пристают с чем-нибудь остреньким!
Чуть переступил на месте и вот, одним элегантным движением ноги штаны отправляются… захват пальцами ног и штаны отправляются… не, нелётные у меня штаны. Ну, пусть так полежат.
Вид моих поцарапанных икр несколько смутил собеседницу. Не знаю, что она собиралась увидеть, но здешняя мужская рубаха не намного короче той женской, в которой я с княжной под мышкой по горящему терему бегал. Там, кстати, и ободрался.
Мгновенное выражение растерянности на её лице сменилось грозной решительностью:
— Рубаху сымай! Ну! Живо!
Продырявит. Как пить дать. Просто сдуру сделает в шейке дырку. И кровушка моя… горячая и бесценная…
«Капли крови густой Из груди молодой На зелёную травку сбегали».
Точнее: из продырявленного горла на замусоренный земляной пол. А так — всё правильно.
Подпёрто глядя в потолок, я потянул вверх рубаху. Её всё равно через голову снимать — придётся княжне убирать свою костяную заточку от моей шеи. Тогда я… Эмык… Убрала.
Княжна внезапно отдёрнула стилет от моей шеи и приставила… да, именно туда. Даже уточню: подцепила и приподняла. Зловредно глядя мне в глаза сообщила:
— Ты думаешь — я дура? Только дёрнись — враз отвалится. Улетит твой воробышек — даже не чирикнет. И всё — назад не приставишь.
Ну почему меня жизнь постоянно сводит с этой… взбесившейся членовредительницей?! Ведь есть же нормальные женщины! Добрые, спокойные, ласковые… А с этой… каждый раз экстрим на уровне смертельной угрозы.
«— Доктор! Я буду жить?
— Вы?! Жить?! А смысл?».
Первый раз я к ней в постель запрыгнул, фактически, из-под топора. Второй — из огня и полымя. Теперь вот третий раз. Нынешний стимул — остро-костный. Очень «остро».
Но бог троицу любит — есть надежда на благоприятный и взаимно-удовлетворительный… Как и в предыдущие… Хотя пока больше похоже на «Кавказского пленника»:
«В одной руке блестит пила, В другой кинжал ее булатный; Казалось, будто дева шла На тайный бой, на подвиг ратный».
Если бы у неё ещё и пила в руках была… бензо…! Бр-р…! Хотя железяк здесь много, подберёт что-нибудь подходящее… И буду я, почти как у Пушкина:
«Но пленник хладный и немой, С обезображенной елдой, Как труп, недвижим оставался».
Без всяких «как».
Я неуклюже стаскивал с себя рубаху, путаясь в рукавах, старательно прислушиваясь к собственным ощущениям в некоторых, столь чувствительных и очень дорогих мне, органах. Отнюдь — не внутренних. Соответственно — визуально наблюдаемых посторонними. Посторонней.
Мужчины, как всем известно — как дети. Постоянно не могут справиться со своими… конечностями. Суетятся, понимаете, размахивают всякими своими… членами. Так это… спонтанно.
Спонтанное восстание в обществе называется бунтом, массовыми беспорядками. В физиологии… В полутьме помещения княжна даже несколько наклонилась, чтобы подобрать наиболее точное определение наблюдаемому явлению. Феномену, так сказать, моей природы. А я название знаю, но не скажу! Потому что до меня дошло, что «хладный булат» — это не здесь. Здесь — круглая гладкая кость, которая пляшет в её дрожащих руках и уже согрета моим теплом.
Ишь чего придумала — «воробушек»…! У меня… — сокол-сапсан! Сейчас пикировать будет! Только с этой костяшкой разберусь…
«Лилейная рука тебя в меня вперла В знак памяти, в мгновения свиданья, И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла, Но светлая слеза — жемчужина страданья».
Только бы не «прослезиться» преждевременно. От волнения и ощущения. «Жемчужиной страданья»…
Стилеты изначально — колющее оружие, режущий кромки — не имеют. Какой я умный! Как хорошо, что я внимательно слушал лекции! Ну, которые мне Будда закатывал.
Когда она подняла на меня несколько растерянное и раскрасневшееся лицо, я, уже не опасаясь «обрезания по неосторожности», набросил ей на лицо свою рубаху, перехватил другой рукой кулачок со стилетом и провёл дефенестрацию.
Вообще-то, дефенестрация — акт выбрасывания кого-либо из окна. Окон здесь нет — я ж говорю: «Святая Русь», как что-нибудь нужно — всегда нету! Поэтому — не «из окна», а — «в койку». Койки здесь тоже отродясь не было, но был обширный настил у стены на уровне колен. Куда я её и… и дефенестрировал.
Великих княжон в эту эпоху физкультурой ещё не мучают. Им вполне молебствований хватает. Принцесса была здоровá. Особенно в части кусаться, царапаться и лягаться. Мы съехали с настила коленями на пол, но тут я дотянулся до запчастей к греческому ламелляру.
Я ж весь в трудовых подвигах! Аж живу на производстве! «Живу» — не в том смысле, как вы подумали… Хотя ситуация, похоже, меняется.
Как удалось установить экспериментально, шнуры, которыми вяжут пластинки в «кабанских» доспехах, очень удобны для упаковки нервных высокородных девиц. Если, конечно, они не были предварительно промаслены и провощены. В смысле: шнурки, а не девицы.
Только примотав ей кисти рук одну к другой, и подтянув петлёй шнура вокруг шеи к затылку, мне удалось заставить выпустить из пальцев столь приглянувшуюся ей остренькую французскую косточку. Прямо как злая собачонка: вцепилась, рычит и не отдаёт. Я её «фу!» — а она ещё и гавкает!
Выкрутил, наконец. Классный французский резной ангелочек.
«Ты дан мне в спутники, любви залог немой, И страннику в тебе пример не бесполезный: Да, я не изменюсь и буду тверд душой, Как ты, как ты, мой друг железный».
Точно — не изменюсь. И буду твёрд. Уже чувствую насколько. Не только душой, но и телом. В некоторых местах. Не железный, конечно, но… «Как ты, как ты, мой друг…». В смысле: «как кость». Про моржа слышали?
Тут… Типа по песне: «В борделе распахнулись с шумом двери». Ну, не в таверне же! Жратвы-то — нету! Но вот — прибыла. Входная дверь в нашем главном зале заскрипела, послышались голоса моих коллег по начищению всякого княжеского до блеска.
Рывком вздёрнул подолы ей на пояс, немедленно получил пяткой по… нет, не попала, очень близко, но — рядом. Навалился ей на спину и зашипел в ухо:
— Молчи, дура! Хочешь, чтобы слуги прибежали?! Чтобы по всему Городищу разнесли про твою голую задницу?! То-то звону будет! Уж распишут-то со всеми подробностями! Как тебя тут раком ставят. Вот уж точно будет бесчестье! На всю Святую Русь!
Бедняжка настолько загрузилась перспективой «репутационной катастрофы», что без сопротивления приняла в рот мою скомканную рубаху в качестве шумопоглощающей затычки, и даже не сильно мотала головой, пока я ей на затылке рукава завязывал. Поддёрнул повыше подолы всех её многослойных одёжок — чисто для анонимности, чтобы голову ей прикрыть, чтобы не опознали.
Размышляя о глубинности и фигурности связей таких абстрактных понятий как «честь» и «шантаж», «стыдное» и «бесстыдное», «гордость и предубеждения», «таланты и поклонники», «блеск и нищета», «война и мир»… я дотянулся до корчажки с оружейным маслом и принялся смазывать. Чего-чего… — всего! И у себя, и у неё. Повторять ей болезненные ощущения, как было на пожаре… Так не горит же!
И не надо на меня насчёт смазки выпучиваться! Это в 21 веке оружейное масло — минеральное или синтетическое. Там и обезвоженный керосин хорошо идёт. А здесь — исключительно растительное, очищенное, высшего качества. Таким и кашу не во всяком доме заправляют!
Оселком пройтись, или, там, наждачкой… а потом суконкой для блеска… здесь не надо. Доводить девушку до сияния парадной княжеской чешуи… навык-то у меня уже появился, но не применять же его повсеместно! А вот защитное покрытие… напылений-гальваностегий тут…
— Во! Ну ни х…! Лихо. И в церкву отойти нельзя! Как же ты дуру-то заманил сюда?
В дверях моего чулана стояли коллеги: «Васисуалий» и «хромой гонец» — принесли мне обед со столовки.
— Миску туда поставь. Не заманивал — сама пришла.
Как всегда, я говорю только правду. Пришла — сама. Вот легла… но про это не спрашивали.
Заслышав голоса, «самая великая княжна» полностью затихла и перестала дёргаться. Похоже, перешла в свой фирменный княжанский режим: притворилась мёртвой, полный пассив — «меня тут нет». Даже не реагирует на мои «смазочные» прикосновения. Даже изнутри… Даже интересно…
Коллеги оставили посуду на верстаке и подошли ближе:
— Эта… ну… а зачем ты её… так?
— Учись, малой. Маслице не только мечу вострому харалужному надобно, но и мечу… богом данному. Наш народ, в исконно-посконной мудрости своей, так и говорит: «не подмажешь — не… э… не засадишь». И с той стороны… для скользкости. Запоминай, паря, по жизни пригодиться.
