Выходя из номера, лейтенант на секунду задержался в прихожей, наткнувшись взглядом на мои грязные туфли, чуть повернулся ко мне, видимо, хотел о чем-то спросить, но сам нашел ответ и промолчал, хотя далось ему это нелегко. На площадке он подергал ручку двери соседнего номера, вопросительно посмотрел на меня.
– Вы знакомы с этим жильцом?
– По-моему, там нет никакого жильца. Почти все номера пустые. Сентябрь – вы сами говорите.
– Я говорю? – удивился рыжий.
– Все говорят, – усмехнулся я. – Ведь действительно наступил сентябрь.
– Вот здесь вы правы, – значительно произнес лейтенант и, пожав мне руку, сбежал по лестнице вниз. Оглянувшись на прощание, дружески махнул рукой и скрылся в слепящем солнечном свете, которого уже никогда не увидит несчастный Мясистый.
А я этот свет видел.
И буду видеть еще некоторое время.
В самом конце второго тысячелетия получила неожиданное развитие странноватая область человеческой деятельности – заказные убийства. Вроде и раньше все это было, мысль человеческая не дремала, развивалась и в этом направлении, изумляя время от времени простодушных обывателей изобретательностью и необычайностью результатов. Но все это было от случая к случаю, и каждый раз, когда происходило очередное заказное убийство, люди успевали забыть о предыдущем и удивлялись, ужасались с обновленной искренностью. Назвать все это областью деятельности, мощным ответвлением человеческой цивилизации, как это случилось в последние годы тысячелетия, конечно, было нельзя. Но даже единичные случаи сделали свое дело. Они дали толчок мысли ищущей и нетерпеливой, всколыхнули натуры непоседливые и дерзкие, создали характеры, жаждущие справедливости немедленной и окончательной.
И, как говорили мыслители всех времен и народов, потребовались общественные условия, потребовался спрос на заказные убийства и на их исполнителей. А спрос, естественно, рождает предложение. И нашлись, нашлись люди, повылезали из каких-то неприметных щелей, где они, возможно, десятилетиями вытачивали бы гайки, сверлили дырки, развинчивали и завинчивали, заполняли бы ведомости, подшивали бумаги, стояли бы перед начальством, вытянув ручки вдоль туловища и покорно склонив свои головки, достаточно бестолковые, между прочим, головки.
А тут вдруг – спрос!
Как гром среди ясного неба! Представляете – гром среди ясного неба!
И потянулись, потянулись их руки к делам большим и судьбоносным, решительным и быстрым, потянулись к инструментам совершенно другим – к пистолетам, автоматам, гранатометам, к минам и фугасам, к взрывчатке, которая по внешнему виду напоминает такие мирные, такие невинные вещи вроде сахара, сырого теста или хозяйственного мыла.
И пошло, пошло, сдвинулось дело, результаты с самого начала оказались просто прекрасными, убийства удавались, и неплохо – найти исполнителей было совершенно невозможно. Человек, который взял бы на себя труд систематизировать, описать, создать некую классификацию заказных убийств последнего десятилетия века, наверняка вошел бы в историю криминалистики, надолго прославил бы свое имя. Найдется такой человек, наверняка найдется, есть уже робкие попытки, есть первые успехи.
Мысль человеческая ни в чем на месте не стоит, и умы пытливые, стремящиеся к новому, неизведанному, и здесь нашли свое применение. Наверно, не осталось ни одного способа исполнить задуманное, который бы не опробовался, не испытывался. Применялись различные яды – от химических и растительных до змеиных и радиационных, в пищу клиентам подмешивалось толченое стекло, в котлеты впрыскивалась ртуть, а уж что вливалось в спиртные напитки – требует отдельного исследования. Отдельного исследования наверняка требует взрывчатка. Взрывались машины, канцелярские столы, взрывались портфели и мобильные телефоны, авторучки и бутылки, прекрасно показала себя взрывчатка, заложенная в торты, почтовые посылки, детские игрушки.
Но, наверное, наибольшее применение получил способ обычного, без всяких премудростей расстрела. При стрельбе из снайперской винтовки целая толпа телохранителей, окружившая клиента плотным кольцом, ничего не сможет поделать. Если стрелок расположен на чердаке, в квартире на третьем или тринадцатом этаже – успех почти стопроцентный. Некоторые предпочитали стрелять в упор, иные – в кабинетах и на лестничных площадках. Удобно стрелять в пловца, который, ничего не подозревая, простодушно плещется в теплой воде, под летним солнцем, а красивая девушка призывно машет ему с берега и зовет, зовет к себе, а он плывет, выбрасывая руки вперед широко и устремленно. В этот момент происходил выстрел, неслышный и невидимый. Человек как бы случайно нырял, голова его скрывалась в воде, а девушка продолжала махать своей трепетной ладошкой.
Но он больше уж и не выныривал.
Это красиво смотрелось со стороны, даже как-то гигиенично. Клиент никого не удручал безобразной своей простреленной головой или еще чем-то простреленным. А через несколько дней, когда труп обнаруживали мальчишки из соседней деревни, все уже успевали смириться с безвременной кончиной и слишком уж больших душевных терзаний находка ни у кого не вызывала.
Но наибольшее распространение получило заказное убийство клиента на пороге собственного дома. В этом была даже некоторая гуманность, потому что клиент сразу же после кончины попадал в руки родных и близких, в руки соседей и ближайших друзей. Дело в том, что у своего дома, при виде светящихся окон своей квартиры, клиент расслабляется, теряет бдительность, чувствует себя в безопасности и уже не столь внимательно смотрит по сторонам.
Причем убийца может войти в дом, постоять в подъезде, выкурить сигаретку, перемолвиться словцом-другим с соседями, дескать, задерживается ваш-то. Его успокаивают, заверяют, что все равно придет нужный человек, некуда ему больше идти, а если и задерживается, то от бесконечности забот, трудов и волнений. И наступает момент, когда кто-то говорит убийце – а вот, мол, и он, вот вы и дождались. Убийца сбегает по лестнице, на ходу передергивая затвор пистолета, торопится навстречу клиенту, тот тоже торопится, и, наконец, на одном из пролетов лестницы они встречаются...
Именно такой способ решения жизненных своих проблем выбрал Курьянов – человек обстоятельный, в делах неторопливый, но надежный. Мешал ему Гущин последнее время, мешал и вел себя непростительно дерзко, с оскорбительной самостоятельностью.
А кого это не заденет?
Курьянов вдруг остро ощутил пренебрежение к себе. Он многое мог перенести в жизни, многое переносил. Его можно было материть, понижать в должности и вообще выгонять со службы, что и случалось не единожды, но пренебрежения... Что-то в его глубинах, в непознаваемой части организма напрягалось, и Курьянов уже не мог ничего с собой поделать, во власть вступал инстинкт – древний, почти первобытный.
А тут произошел случай, когда к инстинкту в качестве мощной поддержки подключился и расчет, обыкновенная корысть заявила о себе во весь голос. И Курьянов не стал сопротивляться, да что там сопротивляться – рванулся в новую, рисковую жизнь со всей энергией, которая таилась в его большом розовом теле, наполненном страстями и желаниями.
Пришел день, пришел час, когда надо было принимать решение. Курьянов узнал, что удалось, удалось все-таки Гущину отправить еще одно судно с лесом без его, курьяновского, ведома. Сумел обойти, кинуть, проявив непростительное пренебрежение.
– Очень хорошо, – сказал Курьянов, и даже сквозь обильные щеки видно было, как дрогнули, напрягшись, его желваки. – Очень хорошо, – повторил он уже с облегчением – все решилось как бы само собой, и теперь его решения просто вынужденны. Гущин сам снял с него груз колебаний, сомнений, неуверенности. – Очень хорошо, – повторял Курьянов весь день.
Он проводил какие-то совещания, летучки, диспетчерские разборки, звонил и сам отвечал на звонки, что-то поручал секретарше, гневался и радовался, но главное, самое главное не оставляло его ни на секунду. Время от времени, среди разговора, среди людей, сам того не замечая, он произносил вслух одни и те же слова:
– Очень хорошо. Очень хорошо, дорогие товарищи.
Где-то глубоко в его сознании шла напряженная работа, просчитывались варианты, тасовались люди, мелькали деньги, которые он потратит, которые получит. Его тревожила непредсказуемая опасность, но подстегивала обида и допущенное по отношению к нему все то же пренебрежение.
– Очень хорошо, – произнес Курьянов в очередной раз уже на закате, в конце рабочего дня, когда опустели коридоры управления порта и ушла по его же настоянию секретарша Наденька, ушла несколько озадаченная, поскольку больше привыкла задерживаться, нежели уходить до окончания рабочего дня. Так вот, когда солнце красными бликами озарило летнее море, он набрал телефон, который вертелся у него на кончике указательного пальца всю последнюю неделю. – Ваня? – вкрадчиво спросил Курьянов.
