дня становилось сильнее, а тем временем ворот Аскалона, закрытых по приказу короля для того, чтобы избежать распространения эпидемии, — после Гийома де Монферра умерли еще многие, — достигли две вести. Во-первых, византийский военный флот только что присоединился в порту Акры к судам протосеваста, и флот был немалый: несколько десятков дромонов, огромных боевых кораблей, перевозивших не только войска, но и тяжелые осадные машины, катапульты и железные трубки, изрыгавшие греческий огонь[44], грозное оружие, чье пламя способно было запалить любую цель и не гасло даже в воде (оно могло скользить по волнам). Кроме того, в состав флотилии входили и быстрые галеры, и суда, предназначенные для высадки войск: задний борт у них откидывался, опускаясь на берег и выпуская прибывших на корабле людей. Судами командовали первые люди империи, не скрывавшие своего нетерпения: им хотелось как можно скорее соединить свои силы с войсками, обещанными некогда королем Амальриком, и напасть на Саладина на египетской земле. А пока что вся эта толпа, пользуясь долгим отсутствием короля, создавала в порту Акры суету и беспорядок.
Вторая новость, хотя и менее значительная, тоже была связана с отсутствием государя: Стефания де Милли, Госпожа Крака, только что обвенчалась с Рено Шатильонским.
— Без моего согласия! — проворчал Бодуэн. — Что, эти люди считают меня уже умершим, если ведут себя так, словно меня не существует? Надо возвращаться в Иерусалим. И как можно скорее!
— Вы еще слабы, Ваше Величество! — возразил Жоад бен Эзра. — Согласитесь, по крайней мере, проделать этот путь на носилках!
— Как женщина, к примеру, как моя сестра, которая должна будет сопровождать тело своего супруга? Никогда! Особенно при таких обстоятельствах! Я поеду верхом!
Тотчас был отдан приказ готовиться к отъезду. Король лично будет сопровождать останки зятя до соседствовавшей с храмом Гроба Господня часовни госпитальеров, где Гийом Тирский отслужит заупокойную мессу, и где умершему предстояло навеки упокоиться вместе со своим бесполезным теперь длинным мечом.
Утром в день отъезда Бодуэн впервые попросил дать ему зеркало. Уже облаченный в длинный плащ, украшенный гербом, поверх кольчуги, он стоял у окна, озаренный ясным утренним светом. Не оборачиваясь, король протянул руку, чтобы ему подали зеркало, и посмотрел на свое отражение. Рука его не дрогнула, и высокая фигура не шелохнулась. В течение бесконечно долгой минуты, пока он разглядывал свое отражение, не слышно было даже его дыхания. Наконец он вернул зеркало Тибо и приказал:
— Принеси мне покрывало!
— Покрывало?
— Да, неужели так трудно понять? Достаточно будет и кисейного... пока что. Но только белое!
Вскоре Тибо неохотно принес то, что требовалось королю: один из тех прозрачных шарфов, какими дамы окутывают голову и плечи. Бодуэн, взяв кусок ткани, который оказался слишком длинным, мечом разрезал его надвое, закутал голову одной половинкой и велел надеть сверху шлем с короной и без забрала, который носил, когда не участвовал в сражениях.
— Вскоре, — произнес он, и голос его был ровным и спокойным, как озерная гладь, — на мое лицо невозможно будет смотреть. Лучше, чтобы у меня лица не оставалось вовсе. На меня может смотреть только Мариетта! Я не уверен, что моя мать смогла бы вынести это зрелище, ведь для нее красота — единственный смысл существования!
— Но я ведь — не она! Я-то люблю вас, я преклоняюсь перед вами! — воскликнул Тибо, внезапно рассердившись. — Меня ваше лицо не пугает!
— Пока что нет, потому что ты к нему привык, но потом это непременно случится.
— Никогда! Представьте, что мое лицо оказалось бы изуродованным во время битвы: разве вы прогнали бы меня?
— Ты прекрасно знаешь, что нет.
— Так почему вы отталкиваете меня теперь? Ведь не позволять мне больше видеть ваше лицо — все равно что оттолкнуть или прогнать. Как я теперь смогу за вами ухаживать? Как буду вам служить? За что такая немилость?
— Не задавай глупых вопросов! Ты только что день за днем сражался, спасая мою убогую жизнь. Я благодарю тебя от имени моего королевства... и тебя благодарю, Жоад бен Эзра, — добавил он, повернувшись к врачу, который наблюдал за ними, скрестив руки на груди и теребя кончик бороды. — Я отплачу тебе за труды.
— Вы отплатите мне сторицей, если позволите и дальше себя лечить. Больше мне ничего не надо. Я не то чтобы равнодушен к земным благам, но я прежде всего врач, Ваше Величество, и вы представляете собой самый удивительный случай за всю мою карьеру, — ответил он, лукаво блеснув глазами. — И я прошу вас не скрывать своего лица и от меня, потому что я намерен упорно и неотступно сражаться с болезнью, если на то будет воля Всевышнего...
Бодуэн немного помолчал, давая себе время оценить по достоинству преданность, в которой, конечно, никогда бы не усомнился, если бы не потрясение, испытанное им, когда он увидел в зеркале свое лицо, изуродованное болезнью. Возможно, в глубине души он не верил, что это когда-нибудь случится, и его решение отныне прятать лицо под покрывалом было продиктовано не столько потребностью скрывать следы разрушений, произведенных проказой, сколько желанием утаить от окружающих собственное отчаяние.
— Спасибо! — сказал он наконец и направился к лестнице.
Когда он показался в залитом солнцем дворе, мужчин в доспехах, выстроившихся рядом с черной повозкой, на которой лежало тело покойного, пробрала дрожь. Вид легкой белоснежной ткани, трепещущей в раме стального шлема, перехваченного золотым обручем, и превращавшей лицо в клок тумана, потряс их до глубины души. Некоторые стали креститься, поняв, что это означает. Не обращая внимания на боль, внезапно пронзившую бедро, Бодуэн сел верхом на Султана, заставил его развернуться и даже встать на дыбы, а затем успокоил, потрепав по гладкой шее. Выхватив меч и взмахнув им, он звучным, низким голосом произнес:
— Я по-прежнему ваш король! И хотя вы больше не увидите моего лица, знайте, что пока у меня останутся хоть какие-то силы, я буду, как и раньше, вести вас в бой и защищать эту корону, доставшуюся мне от моих предков, а главное — нашу Святую землю, где пролилась кровь Христа. И с вашей помощью мы снова победим неверных!
Ему ответили громовыми возгласами, и над рядами заплясали флаги и хоругви. Пришпорив коня, Бодуэн выехал вперед и во главе процессии двинулся через весь город к дороге, ведущей в Иерусалим. Он продолжал держать меч в руке, и лучи солнца, отражавшиеся
