— Сей минерал (камень) если не нам, то нашим потомками зело полезен будет!
А воз и ныне там. Нет вывоза. Нет железных дорог. Никто не занимается. Только лишь лет через десять, году так в 1837, начнут помаленьку добывать этот уголь, названный по наименованию станичного селения грушевским. Потом здесь возникнет город Александровск-Грушевский, который потом переименуют в Шахты.
Но и то в первые годы добыча будет идти не шатко не валко. Будут валяться кучи каменного угля под открытым небом из-за отсутствия вывоза. А затем, после отмены крепостного права, в 1863 году на Дону построят первую железную дорогу. На Переволоке, между реками Волгой и Доном.
А потом, году так в 1868, и вторую. Как раз от Александр-Грушевска до станицы Аксайской. Длинной 60 верст, чтобы уголь вывозить. Станица Аксайская у нас сейчас крупный транспортный узел, здесь и зимой и летом торная переправа через Дон, плюс крупный речной порт. В том числе и по торговле с Востоком.
Но я не собираюсь возиться с таможней. Азовской, Таганрогской или Темерницкой. Из-за наших продажных чиновников любое дело станет. Крупные объемы, мы конечно будем декларировать, а мелочь будем непосредственно выгружать в станице Заплавской, без таможенного оформления. А переработанные парафиновые свечи займут гораздо меньше места, чем баржи с углем.
В общем-то моя основная производственная база будет пока располагаться в станице Грушевской, а речными воротами будет выступать Заплавская.
Надобно заметить, что переговоры с турецкими торговцами не были безоблачными. Отнюдь. Слишком много в османской столице образовалось нынче «обиженных жизнью» индивидуумов, которым не терпелось проверить меня на слабо.
В одну из поездок в Стамбул, когда я проходил по улице в сопровождении отуреченного грека-«фанариота» по имени Гуссейн-ага ( бывшего Афиногена Кастраки), одного из крупных торговцев с урусами, и его телохранителя, к нам прицепился какой-то мужик.
Вернее сказать, человекообразная горилла с огромным клювообразным носом, бугрящаяся литыми чугунными мускулами. Там было на что посмотреть. Накаченные массивные плечи, шея, толстая, как пень дерева, мощное тело культуриста, бритая голова и борода, придающая турку весомый и брутальный вид.
Сразу видно по повадкам, что опытный воин. Фигурой еще крупней меня и явно более матерый. У любого человека очко сожмется, лишь только он увидит такие габариты. И давай меня эта османская образина громко хаять.
При этом разум, светившийся в глазах этой громадной обезьяны, пылал только злом и жестокой ненавистью. Застарелые шрамы от сабельных ударов густо украшали его неприятную физиономию. Чувствовалось, что этот громила так же легко вскрывает кинжалом животы людям, как другой черпает масло из бочонка.
Я, конечно, по-турецки не очень, но матерные ругательства уже выучил. И что они следуют бурным потоком в адрес моей светлой личности сразу понял. Между тем, я был переодет в гражданское. Из оружия у меня была кобура скрытого ношения с револьвером и кинжал за поясом. И все.
Я конечно мог бы тут же пристрелить этого «крикуна» «в стиле Индианы Джонса», но это будет как-то не комильфо. Да и с шариатским законом трудности могут возникнуть. Думаю, турки не преминут выдвинуть обвинения на мой счет в убийстве горожанина. Пусть даже такого, как эта «игра природы». Монстр Франкенштейна и то более прилично выглядит.
Все это дурно пахло.
— Уважаемый Гуссейн-ага, что хочет от меня эта уродливая скотина? — спросил я своего гостеприимца по-русски.
— Не волнуйтесь Арсен-эфенди, все в порядке. Это Вали-бей, по прозвищу «Стамбульский монстр» — могучий воин, любимец султана Махмуда. Он вас вызывает на поединок, но вы сегодня — мой гость и я вас в обиду не дам. Он покричит и перестанет.
— Но я вижу, что Вы, уважаемый Гуссейн-ага, не можете его заткнуть? А я думаю, что смогу. Если Ваш телохранитель даст мне на время свой ятаган, уверен, что если мы пройдем в уединенное место, то я быстро смогу поставить этого скота в стойло. Я не позволю, чтобы какой-то неверный пес полоскал мое доброе имя. Клянусь, я отрублю ему поганый язык, вместе с бритой головой!
И мы проследовали на кладбище. Там, среди почерневших от времени мусульманских надгробий, было достаточно тихо и спокойно, чтобы мы могли уладить свои ксенофобские разногласия.
Не хотелось бы мне, чтобы кто-то в Стамбуле стал считать, что я струсил и уклонился от вызова на поединок. Положение, знаете ли, обязывает. Хотя, если честно признаться — моя затея была чистым воды безумием. Но я уже не мог дать задний ход. Придется немного поиграть в уличное правосудие.
Естественно, что когда Гуссейн-ага передал Вали-бею мои пожелания, то за нами увязалась еще и толпа зевак, числом человек сорок. Изображавших теперь зрителей нашего поединка. Кровожадная стая…
И кто-то из них на ломанном русском любезно перевел мне сентенции моего соперника.
— Вали-бей пришел, чтобы наказать грязного шакала урусов.
Ага! Так я и думал. Ты мне еще порычи. И рожу поделай страшную! Я и сам такой.
И я ответил, добавив в голос побольше тестостерона, в надежде, что мои слова сразу переведут османскому дуэлянту:
— Вали-бей человек в Стамбуле известный. Потому, что его мать была известная всему Стамбулу шлюха! Вы османы даже не гиены! — рассмеялся я зрителям в лицо. — Турки не могут бороться ни с кем, кроме беззащитных стариков и женщин!
Надо ли говорить, что турок взбеленился? Кровь бросилась ему в голову. Он покраснел как помидор и закипел как чайник на плите. Пар из ноздрей у него повалил, как у быка в детском мультике.
Между тем ятаган был мне непривычен. И это короткое оружие напоминало больше кривую металлическую дубину, чем казачью шашку. А могучий турок, как тигр обезумевший от запаха крови, уже яростным вихрем налетел на меня. Внешне громоздкий, басурманин оказался очень ловким и быстрым — он стремительно подбежал ко мне и завершил атаку на финальном этапе молниеносным броском, словно выпущенное из пушки ядро.
Бросок османца был настолько быстрым, что человеческие мышцы и суставы казались не в силах полностью и абсолютно своевременно среагировать на это. Его чудовищный удар мог бы раскроить слона надвое. Турецкий меч вычерчивал в воздухе широкую дугу.
Наши ятаганы столкнулись со страшной силой, подобно двум скалам, рассыпая искры, и этот удар был столь силен, что оба поединщика покачнулись.
Мы оба были удивлены. Но теперь каждый из нас знал силу своего врага. Какое-то время мы стояли не двигаясь, пожирая друг друга глазами. Но вот я молниеносно взмахнул ятаганом. Казалось, мое оружие неотвратимо вот-вот размозжит череп Вали-бея.
Однако сын осла качнулся в сторону и чудом избежал моего смертоносного удара. Но я не дал даже долю мгновения противнику передохнуть, и тут же добавил импульса, перейдя на сверхскорость. Мой клинок летал как кувалда, в руках сто двадцати килограммового маньяка.
Резкими движениями я обрушил на врага целый каскад мощнейших ударов. Противопоставив холодный разум, ловкость и сталь природной хитрости, скорости и невероятной силе своего противника. Один из первых же моих ударов задел плечо неприятеля, и я тут же нанес еще два удара: один по другому плечу, второй — в шею. Из ран моего соперника тут же начала хлестать кровь.
Лезвием короткого ятагана рубить достаточно удобно, но такие удары не всегда бывают смертельны.
Вали-бей рухнул на землю, и я точными ударами ног раздробил ему ребра и переломал руки и ноги. Хрустели кости. Турок хрипел как зарезанная свинья.
А потом, примерившись, я отрубил врагу ятаганом голову и, словно заправский футболист, умелым ударом пнул ее, попав точно в вертикально стоящую плиту, украшавшую чье-то надгробие. ( Это я проделал из уважения к местным обычаям, так как на Востоке победа считается неполной, если ты не поглумишься над телом поверженного врага).
Из отрубленной шеи моего соперника фонтаном забила алая кровь и лужей разлилась по земле. Тело османца задергалось в предсмертных конвульсиях.
