– Аринка, ты смотришь на всё с точки зрения педиатра. А Сашок уже давно вышел из детского возраста. Мужик он или сопля? Уж как-нибудь продержится часика два-три. А там я его на койку затолкаю.
– И речи быть не может о том, чтобы сейчас остаться дома! – решительно сказал Минц. – Когда я буду знать, что задание выполнено, буду лечиться. А пока – и не надейтесь!..
– Ну вас всех! – махнул рукой Озирский. – Я сейчас про Влада узнаю, как он там, после операции. Когда будем на Литейном, всё Майе, жене его, передам. Они там рядом, на улице Чайковского живут.
– Жена сама позвонить не может в справочное? – удивилась Арина.
– Да у них, понимаешь, третий день с телефоном какие-то приключения, – задумчиво сказал Андрей. – Майя говорит, что не всегда есть гудок, когда снимаешь трубку. А в другой раз – какие-то посторонние разговоры, и опять никуда не позвонить. Это же совсем рядом с «Большим Домом» – вот и глушат связь. Кто, почему – неизвестно. Может быть, боятся, что Владькиным номером путчисты воспользуются…
– Какая глупость! – хмыкнула Арина. – Впрочем, в нашей стране всё может быть. Саша, пойдёмте, пусть он без нас курит. – Она заметила, что Озирский достал сигареты. – Вам сейчас лучше этой гадостью не дышать.
– Да ладно, дорогой доктор, я из прихожей позвоню! – расплылся в довольной улыбке Андрей. – Оставайся тут со своим Сашком. Он тебе сыграет что-нибудь одной рукой. Ты ведь задвинута на музыке…
Когда за Андреем закрылась дверь, Арина присела к роялю и стала распаренными розовыми пальчиками наигрывать десятый вальс Шопена. Но потом от волнения сбилась, нахмурилась и закрыла крышку.
– Саша, вы, конечно, здорово играете. Я вижу, как вам противно моё царапанье слушать…
– К нам ходит много народу, а раньше было ещё больше. – Саша старался не морщиться от боли, но каждое слово заставляло его страдать. – И гости очень любили играть – кто во что горазд. Бывало, что и «Собачий вальс» исполняли, и «Ах вы, сени мои, сени!». Так что меня трудно чем-то удивить. – Саша уже и сам боялся, что не доедет до Литейного, а уж, тем более, до Пороховых.
– Я в детстве слишком много о себе воображала. Ну, а мама с бабушкой мне в оба уха дули, что моё призвание – музыка. Я ходила сначала в кружок, потом – в Дом пионеров и школьников, занималась дома с учительницей. И всё время чувствовала, что мне Бог не дал чего-то самого главного. Того, без чего нет музыканта! Я любила классическую музыку, чувствовала её всем сердцем, наслаждалась ею – и в то же время передо мной будто бы стояла непреодолимая стена. Я не умела, как выражалась моя учительница, «держать строй», петь без сопровождения по нотам. Сольфеджио превращалось для меня в сущую пытку. Я пыталась запомнить, как звучит каждая нота, но очень быстро снова забывала. Приставала ко всем своим преподавателям, пытаясь понять, в чём моя проблема. Но никто из них не сумел ответить мне. Все говорили разное, каждый высказывал свои предположения. Мне советовали много работать, проявлять настойчивость, верить в себя и всё такое прочее. И только в музыкальной школе мне откровенно заявили, чтобы я занялась чем-то другим. Мол, у меня нет абсолютного слуха, без которого нечего даже и думать о сколько-нибудь серьёзной музыкальной карьере. Маме сделалось плохо с сердцем. Бабушка заворковала, что нужно дать комиссии взятку, и тогда абсолютный слух сразу появится. А я, к их удивлению, наконец-то поняла, что мешало мне на занятиях, и сбросила гору с плеч. Немного всплакнув от обиды, я подумала и решила стать врачом. Вот там у меня всё получилось. Я оказалась прирождённым естественником. А у Андрея абсолютный слух есть. Он потрясающе поёт по нотам! Конечно, я так никогда бы не сумела. «Рождённый ползать летать не может», – сказала я себе и успокоилась.
– Не надо так относиться к себе, Арина! – запротестовал Саша. – Абсолютный слух – это не гениальность. Он бывает у самых заурядных, неграмотных, тёмных людей. Любой армейский запевала, деревенский гармонист, церковный певчий обладает абсолютным слухом. И притом он может быть не способным даже написать своё имя, не говоря уже о чём-то более сложном. Я имею в виду прежние времена. Сейчас, конечно, всех научили грамоте, но всё равно посредственность остаётся посредственностью. Все люди разные, и каждому дан свой талант. Точно так же нельзя уравнивать интеллектуальные и математические способности. Есть такие уникумы, которые перемножают в уме трёхзначные числа, а сами ровным счётом ничего собой не представляют. Так считает мой папа, а ему можно верить. Нужно обращать внимание на способность именно к творческой деятельности. Если человек поёт чужие песни, пусть даже идеально правильно, он не будет мне интересен. А вот если он попытается создать что-то своё, тогда – другое дело…
– Саша! – Арина, внимательно его выслушав, стала рассматривать свои руки. – Мне в музыкальной школе сказали ещё, что у меня якобы не то строение кисти. Я не смогу брать октаву, и всё такое прочее… Интересно, а какие должны быть пальцы, чтобы выходило качественно? Вот бы посмотреть!
– А вот такие. – Минц, усевшись за рояль, взял несколько аккордов. Пальцы его раздвинулись, будто на шарнирах, и Арина ойкнула.
– Ничего себе! Конечно, где уж мне… Неужели вы родились с такими перепонками на руках?
– Конечно, не родился! Поначалу приходилось вставлять между пальцами пенициллиновые бутылочки и так спать. Потом уже привык.
– Я на такой подвиг не способна. Хорошо, что меня оттуда выперли! – И Арина, облегчённо вздохнув, закрыла рояль.
В комнату ворвался Андрей и скомандовал:
– Бригада, на выезд! Хватит лясы точить…
– И как Влад? – поинтересовался Минц.
– Состояние средней тяжести, температура тридцать семь и шесть. Говорят, что операция прошла успешно, но пока к нему никого не пускают. Только бы Майе это доходчиво объяснить, а то она сразу же поедет в клинику. Всё, едем на Литейный! А уже потом я узнаю, какова обстановка на Шоссе Революции…
* * *
Щадя раненого друга, Озирский вызвал лифт, и они спустились в кабине. Около дверей Сбербанка уже с утра пораньше сгрудилась очередь. Собирались люди прежде всего для того, чтобы обсудить в компании ночные события в Москве и в Ленинграде. Каждый старался вывалить собственные новости, не слушая других. Несколько старух причитали, вытирая лица головными платками.
Когда вышли на пасмурную улицу, Андрей быстро надел очки и стал отпирать свою вишнёвую «пятёрку». Минца усадили назад, Арина устроилась рядом с Андреем, и тоже надела очки, хотя солнца не было.
Озирский между делом припоминал, где здесь может быть телефонная будка, в которой аппарат не успели разобрать на запчасти. Наконец, такая отыскалась – около жёлтой облупившейся стены дома, исписанной русскими и английскими ругательствами.
Арина то и дело оглядывалась на Сашу:
– Вам очень плохо? Голова болит?
– Да, болит, – признался Саша, но не захотел выглядеть перед дамой хлюпиком. – Немножко.
– Немножко? – Она прищурила глаза под очками. – У меня анальгин есть с собой, страшный дефицит. Надо было вам дома его выпить, а то здесь воды нет.
– На Литейный приедем, там и выпью. – Минц не стал отказываться. В плечо и в левую половину головы будто бы вворачивались два сверла. Снова забарабанило в голове – температура поползла вверх.
Вернулся Андрей, уселся за руль и сообщил:
– Никаких постов на Пороховых сейчас нет. Сам я проверить это не могу, и приходится доверяться агентуре. Если нигде не застрянем, скоро будем там.
Зажав в руке две таблетки анальгина, Минц вошёл в двери «Большого Дома». Он мечтал лишь о стакане воды, начисто забыв о цели своего визита. Потом он всё-таки вспомнил про поисковик для обнаружения подслушивающих устройств, и стал соображать, где же теперь находится это чудо техники.
В голове у него всё плыло, ноги дрожали, и снова стало тошнить. От зуммеров и громких разговоров боль в голове усиливалась и распространялась уже пор всему телу. Маленькие назойливые молоточки с остервенением били в виски и постепенно сводили с ума.
Минц каким-то образом умудрился поприветствовать всех, кто попался навстречу. Он даже перекинулся с несколькими коллегами парой фраз, сунул каждому для пожатия свою горячую руку. Захар Горбовский нагнал своего любимчика прямо около кабинета.
– Санька! Всеволод же сказал, что ты ранен! Я думал, в крайнем случае, дома лежишь. Бюллетень есть, акт составлен?
– Естественно. Всё в порядке, Захар Сысоевич. Я на минутку заехал. Мне нужен сканер для «жучков». Тот, помните, американский?
– А на кой он тебе? – изумился Захар. – Пошли в кабинет, ты весь зелёный. Что за манера такая – с температурой по улицам шастать?
Горбовский открыл дверь, пропустил Минца вперед, потом тронул ладонью его лоб.
