— Ехать нам, Вася, еще долго, так что давай отдыхать, набираться сил, дел у нас впереди много. Ох, весело же мы с тобой заживем на свободе! — даже зажмурился от приятных перспектив Павел. Хорек снова одобрительно хмыкнул, но лицо его тут же стало озабоченным.
— Может, все-таки не будем рисковать, сорвемся раньше? — спросил он.
— Нет, жестко бросил Ягуар. — На это они и рассчитывают. В таких ситуациях лучше действовать нестандартно, Васек.
— Недаром там тебя звали профессором, — крутанул головой Хорек. — Чешешь, как по писаному, чисто интеллигент. И откуда слова такие находишь: нестандартно, ситуация… Кто послушает тебя, подумает…
— И правильно подумает, — прервал Хорька Ягуар. — А ты хочешь, чтобы от нас за километр несло уголовщиной? Много ли мы будем тогда стоить? Поэтому, Хорек, никакой уголовщины, — усмехнулся Павел. — Вода осталась? — тут же деловито спросил он. — Чтобы побриться хорошо, умыться, переодеться и начать представление.
Павел встал и с наслаждением потянулся, от чего сухощавое, стройное тело его, по-кошачьи прогнувшись, будто сбросило с себя тяжкий груз и заявило о своей готовности долго еще быть ловким, сильным, упругим.
Планы у Ягуара были крупные, хорошо продуманные. Он понимал, что осуществить их не просто. Для этого потребуется и большая воля, и хитрость, и предусмотрительность, а главное — исполнители, беспрекословные, готовые на все. С одним Хорьком много не сделаешь. Павел хорошо знал своего напарника. Тот был труслив, когда не чувствовал поддержки, но становился решительным и даже отчаянным, если действовал не один и по поручению Павла. Конечно, Вася будет его правой рукой. Хорек не однажды уже доказывал делом, что, не смотря на трусливость, он умеет быть верным, преданным своему давнему напарнику. Пожалуй, Хорек — единственный человек, которому можно верить без оглядки, но одного Хорька мало. Нужно несколько таких же отпетых, как и он. И они будут!
Кикнадзе снова потянулся, чихнул звонко, весело, с улыбкой. Василий набрал в кружку воды, начал сливать на руки Ягуару.
Глава вторая. На круги своя
Ориентировка на побег из заключения Кикнадзе и Маринина пришла в Управление внутренних дел республики поздно ночью. В ориентировке отмечалось, что на строительной площадке было найдено тело лейтенанта Попова из комендантского взвода и высказывалось предположение, что лейтенант стал жертвой совершивших побег заключенных Кикнадзе и Маринина. Сообщалось также об исчезновении нагана лейтенанта и о том, каким образом был убит офицер. Кроме того, администрация подчеркивала, что Кикнадзе особенно опасен, потому что главную цель своего побега видел в том, чтобы беспощадно мстить властям, в частности органам милиции за свой арест и осуждение. Эта информация была получена из показаний заключенных, с кем общался Кикнадзе и был более откровенным задолго до своего побега.
Утром начальник Управления милиции приказал поднять из архива старое дело Кикнадзе и его группы и подготовить совещание, где был бы обсужден предварительный оперативный план поимки преступников, если они появятся на территории Северной Осетии. На совещании, однако, обнаружилось, что в свое время этим делом занимался НКВД, преступников судил Военный трибунал. Было принято решение: просить руководство МГБ республики либо взять дело к себе, либо подключить к нему своих людей, ввиду особой опасности преступников и их террористического акта по отношению к офицеру МГБ.
Заурбек уже заканчивал разработку плана своей работы на завтра, когда его вызвал к себе начальник отдела.
— Садись, — подполковник кивнул на стул.
Он полистал лежавшее перед ним дело и протянул Пикаеву фотографию.
— Узнаешь этого молодого человека?
Заурбек глянул на фотографию, и сердце его екнуло.
— Узнаю, товарищ подполковник. Это Кикнадзе — дезертир и негодяй самой высшей пробы. — Он вопросительно посмотрел на подполковника: что все это значит?
— Говорят, вы с Пащенко имели к нему самое прямое отношение?
— И еще Золотов, тогда он был начальником особого отдела.
— Это тот, который в Москве?
— Да, товарищ подполковник. И Кобаев, наверное, хорошо помнит это дело. Жаль только, что мы не довели его до конца.
— То есть? — нахмурился подполковник. — Их же поймали, предали суду трибунала, что еще?
— Этот Кикнадзе вполне заслуживал расстрела. Но время было сложное — фашисты под самым Орджоникидзе стояли, да и доказательств у следователя не было никаких. Чтобы получить их, много времени требовалось, а где его взять, тогда особенно. Тем более, что Кикнадзе и двое его сообщников сразу признали себя виновными в дезертирстве, раскаялись. Следователь выделил их дело в отдельное производство, и они сошли только за дезертиров, хотя там было много и других обстоятельств.
— Теперь все это объединяется, — заметил подполковник.
Солнечные лучи, падавшие в кабинет через большое окно, освещали только правую сторону лица подполковника, отчего казалось, что глаза у него разного цвета: правый — карий, а левый — почти черный.
И еще было такое впечатление, будто правая щека подполковника выбрита лучше, чем левая, остававшаяся в тени.
— Так Кикнадзе бежал, что ли? — неожиданно и для самого себя спросил Пикаев и смутился, вопрос этот вырвался сам собой.
— А ты откуда знаешь?
— Раз разговор о нем, то неспроста. Этот Кикнадзе — не просто уголовник, товарищ подполковник. Мы еще тогда были уверены, что он вел за собой агентов. И считали, что никакой он не Кикнадзе. Я потом интересовался сам по себе, ездил в то село. Старик Сандро посылал своего племянника в Кутаиси. Не было в фамилии Кикнадзе тогда семьи, где бы остался сиротой подросток, как этот Павел. Никто из Кикнадзе не знал ни его родителей, ни ближайших родичей. Старики просто по доброте душевной приютили этого проходимца, поверили ему, дали свою фамилию…
Подполковник молчал, осмысливая новую для себя информацию.
Своего начальника Заурбек знал хорошо. Они работали вместе уже года четыре. После завершения операции «Дубль-Д» Заурбека зачислили в отдел Золотова, вместе с которым Пикаев и Пащенко провоевали до конца войны. Конечно, Заурбек скоро узнал, что этому желанному повороту в своей судьбе он обязан Золотову. Вскоре после окончания войны Золотова — он был уже в звании полковника — перевели в Москву, а Пикаев и Пащенко подали рапорты с просьбой отправить их на работу в Осетию. Они так сдружились за годы войны, что не представляли себе жизни вдали друг от друга.
— Там в деле имеется фотография, очень важная деталь, — заговорил Пикаев, так и не дождавшись реакции подполковника на свои предыдущие слова.
