Павел начинал понимать ситуацию: на чекистов напоролись абверовцы, и произошло это еще наверху. Значит, чекисты и на вершине «непроходимой» горы выставили свой заслон…
Ягуар на бегу нащупал в кармане револьвер. Выбросить его, все равно отстреливаться бесполезно: если навалятся преследователи, все равно не отобьешься, а возьмут после перестрелки да еще с оружием — тогда хана. Павел размахнулся на бегу и швырнул револьвер вниз. Лишь уцелеть самому, а оружие найти не трудно.
Рядом бежал Семен. Где были остальные, Ягуар не знал, он вообще забыл о них.
Перестрелка наверху разгоралась. Похоже, диверсанты заняли оборону и решили держаться до конца. А какой у них выбор! Но Павла это уже не касалось. Они теперь принадлежали совсем чужой для него жизни, бесконечно далекой от той, которую проживает сейчас он сам и исход которой решали секунды: успеет он уйти от чекистов или нет.
Кикнадзе внезапно обессилел: почувствовал, что если пробежит еще несколько шагов, то упадет замертво. Он глянул сбоку на Семена, бежавшего рядом. Впрочем, они уже не бежали, а двигались вперед судорожными рывками. До дерева, контуры которого уже можно было различить, оставалось метров десять. Позади снова взлетели ракеты, усилилась стрельба. Павел сделал еще один рывок и повалился на землю под деревом, рядом с ним упал Семен. И в то же мгновение на Павла навалилось что-то живое и неодолимо тяжелое, как тогда утром в пещере. Но теперь у него не хватило сил, чтобы даже пошевелиться под этой тяжестью, а не то, чтобы оказать сопротивление. Рядом, громко сопя, боролся с кем-то Семен.
Все последующие события Кикнадзе воспринимал так, словно он спал и видел жуткий сон: два невидимых в кромешной тьме человека крепко взяли его за руки, рывком поставили на ноги и повели наверх, где уже все затихло, словно и не стучали там только что автоматные очереди, не кричали люди.
Павел шел ровно, спокойно и даже не помышлял о бегстве. В нем не было ни страха, ни отчаянья. Крушение надежд и планов он воспринял вдруг как нечто неизбежное, хотя никогда раньше не позволял себе усомниться в безошибочности своих решений, в том, что все получится так, как он задумал. Если бы он способен был сейчас задаться вопросом: откуда эта покорность, согласие с тем, что произошло, он, наверное, признался бы себе, что неуверенность в благополучном исходе его дезертирства, страх перед грядущим возмездием всегда таились в нем.
Часть вторая. По следу Ягуара
Глава первая. Под стук колес
Вагон товарняка мотался на рельсах неимоверно. При очередном броске Кикнадзе казалось, что вот-вот рельсы убегут из-под колес и вагоны начнут, становясь на дыбы, налезать друг на друга с леденящим душу скрежетом металла и хрусткими выстрелами взломанного сухого дерева. Но все обходилось, и состав мчался вперед, изредка сопровождая свой вихляющий бег победными воплями паровозного гудка.
Павел лежал между ящиком с каким-то оборудованием и стенкой вагона, обращенной к внутренней стороне полотна дороги. Фуфайка, служившая Ягуару подстилкой, мало спасала от жестких толчков. Наверное, думал Павел, дорога сильно изношена и давно не ремонтировалась, и состав не сходит с рельс только благодаря своей тяжести.
Стоял еще жаркий август, свежий ветерок, поддувавший в щели, совсем не казался лишним. Кикнадзе старался поймать лицом ток встречного воздуха. В его неослабевающем напоре он чувствовал силу обновления. Мысли Павла занимали планы на будущее. В заключении, где он пробыл более семи лет, время было его злейшим врагом, потому что в пространстве, обозначенном квадратами решеток тюремных окон и ершистыми линиями колючей проволоки, тянулось убийственно медленно. Но и теперь, когда Павел вырвался на свободу, время не обрело для него обычного значения: оно оставалось опасным, и Кикнадзе знал, время будет опасным для него до тех пор, пока не станет временем его действия, осуществления задуманного.
Досрочную свободу Ягуару мог дать только побег. Он, наконец, согласился с тем, что чем больше будет сопротивляться своей несвободе, проявлять строптивость в лагерной жизни, тем пристальнее за ним будут следить, и решил изменить поведение. Он записался в библиотеку и скоро стал самым активным читателем среди заключенных. Читал художественную литературу, газеты, журналы. Начальство заметило отрадные изменения в заключенном. Командир отряда назначил его политинформатором, и Павел с охотой взялся за это дело. Теперь он много времени проводил в библиотеке, получил большую свободу в передвижении по территории лагеря. Воспитатели часто ставили его в пример на собраниях заключенных как человека, ставшего на путь исправления. Своим поведением Кикнадзе вызывал острое недовольство своих бывших дружков, которые по-прежнему оставались в числе неисправимых. В довершение ко всему Кикнадзе, нарушив негласный закон, которого придерживались так называемые воры в законе, запрещавший им работать в лагере, заявил, что желает трудиться. Командир отряда определил его в бригаду бетонщиков.
Ягуар точно рассчитал свои действия. Быть сознательным в лагере означало обладать большим доверием у начальства и большей свободой. Знания, которые он черпал из книг и газет, нужны были ему, чтобы лучше понимать жизнь, с которой он столкнется на свободе. Он очень сожалел, что пришел к этому с большим опозданием.
Удача с побегом придала уверенности, но все-таки полной радости почему-то не было. Не раз за дорогу спрашивал он себя, в чем дело, и не понимал. Видимо, разгадка неудовлетворенности лежала на самом дне души его, и мысль всякий раз натыкалась на какую-то непроницаемую заслонку. И вдруг все открылось, и при обстоятельствах, которые, казалось, не имели никакого отношения к тому, что мучило Павла. В ближайшем от Павла нижнем углу вагона большой паук плел паутину. Солнечный свет, падавший сквозь довольно широкие щели в крыше, хорошо освещал место работы «многорукого ткача». Взгляд Павла случайно упал на него и уже не мог оторваться. Что-то в действиях паука словно заворожило Кикнадзе: он неотрывно следил за движениями паучьих лапок. Паук то и дело замирал на мгновенье, потом, цепляясь лапками за уже затвердевшие нити паутины, продолжал свое перемещение, после чего в паутине одной нитью становилось больше. Иногда лапка паука прикасалась к только что выдавленной им из себя капле паутинного материала, и тогда паук начинал дергаться, освобождая ее из липкой ловушки. Видимо, это было ему неприятно, но через какое-то время все повторялось сначала: он опять допускал неосторожность, прилипал лапкой к своей слюне, дергался, освобождался, вытягивал каплю в нить, и снова останавливался и снова прилипал… Павел не знал: все пауки плетут паутину подобным образом или таким неосторожным был только этот паук, нашедший себе приют в товарном вагоне? Но именно повторяемость ошибок в действиях паука и натолкнула Ягуара на объяснение своей загадки. Он вдруг поймал себя на том, что из двадцати девяти прожитых им лет, где было предостаточно самых сложных для него ситуаций, он всего прочнее и глубже запомнил лишь несколько минут, пережитых им внутри опалубки под широкой доской, залитой сверху бетоном. Эпизод был связан с побегом Ягуара. Он со своим сообщником незаметно от конвойных юркнул в глубь опалубки будущего фундамента. Помощники Кикнадзе в побеге должны были приладить сверху широкую доску и слегка залить ее раствором. Так они и сделали. Конвойные ничего не заметили: они видели готовую опалубку, и все. Павел рассчитывал, что в конце рабочего дня при перекличке заключенных сообщники сумеют обмануть конвойных. Дежурил новый начальник конвоя, только начинавший службу. Он еще плохо знал своих заключенных, и создать суматоху при подсчете с таким неопытным начальником конвоя было не так трудно. Все получилось, как надо.
