— Несколько тысяч, — невозмутимо отвечала Меллиса, для вида загибая пальцы, будто подсчитывая. — Но границ лёгкого флирта никто не переходил. Мне больше нравится быть свободной.
— Довольно глупо, — заметила Лоранс. — Ведь легко можно разделить свободу формальную и свободу чувств. При твоих внешних данных…
— При моих "данных" возможно всё, — отрезала Меллиса. — Но зачем делить? Я хочу, чтобы всё шло, как я хочу!
— Очень понятно и, главное, современно, — обычно отвечала на такие слова Лоранс. — Что ж, решать действительно вам, графиня…
* * *
Меллисс не пряталась от поклонников и не вела жизнь затворницы. Напротив, ей нравилось проводить время в салоне Лоранс. Но хитрая юная интриганка старалась, чтобы поклонников вокруг нее было гораздо больше, чем достаточно для серьёзных ухаживаний. Тогда времени каждому из них можно уделять гораздо меньше, чем принято в свете, а ревность, кипящая в этом котле, порождала частые, иногда весьма бурные ссоры. Меллиса утверждала, что это глупо и неблагородно со стороны ее "милых друзей" ссориться из-за пустяков. Но в мыслях она очень радовалась путанице чувств своих поклонников и держала их железной рукой. Впрочем, кроме Лоранс некому было любоваться ее красивой и смелой игрой, сильно напоминающей аттракцион укротительницы хищников.
В салоне нередко появлялся граф дю Гартр. Можно сказать даже, он был в числе постоянных посетителей и считался близким другом хозяйки.
На самом деле Меллиса знала, что их отношения с Лоранс становились всё более натянутыми. Граф считал, что если Монсеньор способен как-то усомниться в преданности дю Гартра и оказывает ему меньше расположения и доверия — это вина Лоранс. Дю Гартр вообще отличался злопамятностью и конечно не забыл тот случай, когда по приезде из Италии его заставили слишком долго прождать в приёмной. Но в появлении посланцев из Англии со срочными известиями, несколько нарушившими запланированный порядок встреч кардинала, Лоранс была совершенно не виновата. Меллиса немного чувствовала здесь свою вину (не в напряжённости отношений Монсеньора с Англией, разумеется, а в том, что граф зол на свою сообщницу из-за нее, Меллисы). Но в коротких разговорах, случавшихся между ними иногда в салоне, Меллиса с графом-тигром никогда не переходили светских границ. И обычно мило улыбались друг другу.
Чем более узнавала Меллиса здешнее общество (которое легко разделялось на случайных гостей и слуг кардинала, связанных общими деловыми интересами), тем больше понимала она, что дю Гартр в этой армии, конечно, не маршал, но уже далеко не новобранец и с такими связями, что… что с его самой яркой чертой — моментальной обидчивостью и злопамятностью — поневоле приходится считаться всем. И то, что дуэли запрещены, ему не помеха. Нарушают королевский (вернее, "кардинальский") эдикт многие, но дю Гартр прекрасно умеет обойтись без дуэли. Меллиса навсегда запомнила эпизод с графом Рочелли и не желала повторения подобного случая.
23(4)
Возможно поэтому (потому что прислушивалась), Меллиса удивлённо зацепилась за обрывок разговора и подумала: "Кто же смеет так дразнить нашего месье Лигара?"
Дю Гартр играл в карты с еще двумя господами, военными, и небрежно обменивался фразами с кем-то третьим, кто стоял у стола и не желал включаться в игру, хотя его настойчиво приглашали.
— … берегу свои карманы, граф, — отвечал тот. — Мне, как вам, вероятно, известно, лишний проигрыш ни к чему.
— Что для вас какие-то сто-двести ливров, — усмехнулся дю Гартр, глядя в карты, — вашего положения, любезный маркиз, они, вероятно, уже не спасут.
— Скорее всего, — подтвердил тот маркиз совершенно спокойно. — Однако делать его еще более шатким не в моих интересах.
— Но существует же вероятность выиграть! — запальчиво возразил один из партнёров дю Гартра по игре, молодой черноусый гвардеец личной гвардии кардинала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Меллиса услышала в ответ такой смех, какой ей нравился: тихий, снисходительно-мурлыкающий. Такой интонацией и следует встречать светскому человеку явную глупость других.
Слова ей понравились еще больше.
— Я не рискую, если хотя бы наполовину не уверен в успехе!
— Такая сдержанность делает вам честь, маркиз, — заметил вполне серьёзно дю Гартр, — но она сейчас несколько показная, я не ошибаюсь?
— Рисковать всегда и прямо смотреть в лицо опасности — это наш образ жизни! — заявил гвардеец, выхватывая свою карту для хода, словно шпагу из ножен.
— Что не всегда разумно, — заметил дю Гартр, побив его карту своей.
Маркиз снова рассмеялся, теперь одобрительно. Гвардеец также не стал унывать. И сказал излишне легкомысленным тоном:
— Да, осторожность и умеренность хороша иногда, но для людей нашего круга более привычно…
— Вы хотите сказать, сударь… — зловеще начал маркиз.
Дю Гартр перебил его:
— Бог с вами, не ссорьтесь, господа. Если грубость и была допущена, то она лишь в намёке на то, что вы не военный человек, маркиз, только и всего.
— Что ж, это правда, — смягчился маркиз, а Меллиса, слушая его, нахмурила брови, — я никогда не носил формы. Но если речь о том, что я не принадлежу к вашему кругу… то и это верно. Приходится признать, что я действительно не получаю жалования у его высокопреосвященства, которое мог бы так свободно проигрывать, как вы, господа!
Меллиса подумала, что ужасно глупо так говорить сразу троим противникам. И ястребиный, нацеленный на удар взгляд графа она тоже заметила. Но собеседник дю Гартра отошёл к другой группе и встал, опершись о край столика рукой. Он, этот маркиз, завёл милую беседу с дамами и как раз повернулся теперь к Меллисе лицом, будто нарочно, чтобы ей удобнее было разглядывать столь редкостное явление.
Еще раньше опытный глаз Меллисы определил, что, судя по движениям и фигуре, маркиз привычен к оружию и наверняка у него превосходная реакция. Отчего же этот молодой человек (если верить его словам) никогда не служил в армии, когда в наше время любой дворянин — в первую очередь солдат короля, а только потом — помещик, наследник каких-то предков и вообще человек.
Очень яркое несоответствие являл собой и его роскошный костюм, никак не вязавшийся с признанием в своих крайне стеснённых денежных средствах. Но такое несоответствие Меллису не удивило. Всем было известно, что придворные вынуждены тратить гораздо больше денег, чем у них есть в наличности. И костюм маркиза означал всего лишь распространённую в его кругах (то есть, в окружении короля) истину, что он живёт в долг.
А костюм был хорош… И держался молодой человек (а он был довольно молод, едва ли больше двадцати двух-двадцати четырёх лет) уверенно и изящно. Светлые волосы были зачёсаны назад, открывая лоб, и прядями ниспадали на плечи. Если когда они и были завитыми, то давно распрямились и в беспорядке падали на огромный отложной воротник белоснежных фламандских кружев. Весь его светлый костюм и верх высоких ботфорт были богато украшены превосходнейшего качества кружевами. Кроме бледно-голубых атласных бантов, украшавших рукава, костюм маркиза смешивал в себе оттенки жемчужно-серого и серо-стального с проблесками морозного серебра.
Именно такие оттенки поблёскивали и в глазах, смотревших настороженно и насмешливо, будто их обладатель не принимал всерьёз всего происходящего в салоне, но и не желал упустить малейшей подробности этого происходящего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В отличие от многих присутствующих здесь мужчин, он был без шляпы, и Меллиса видела его ярко освещённое лампами лицо. Удлинённое худое лицо, с твёрдым подбородком, острыми скулами и лихо изогнутыми, почему-то тёмными как для его волос, бровями. Глаза у молодого человека были "такие же, как у меня" — не колеблясь, отметила Меллиса, имея в виду свой разрез век, придающий ей сходство с лисой или кошкой. Такие глаза, особенно в полумраке умеют восхитительно раскрываться широко и чернеть, хотя раньше считались очень светлыми. Но что касается длинного и тонкого прямого носа, тут Меллиса не могла ничего сказать об их сходстве, разве что о сходстве с какой-нибудь греческой статуей.
