— Кто же тогда?
— Кредиторы. Сегодня это не первый визит.
— За дверью могли слышать, как мы разговариваем, — Меллиса испытывала весёлый азарт, словно от игры в прятки. Стук повторился снова, более настойчиво.
— Могли слышать — могли и понять, — со смехом шепнул де Валлюр. — Если у меня в гостях дама, я и Папе Римскому не открою! Сейчас уйдут.
Действительно, из-за двери донеслось ругательство и быстрые решительные шаги. Тот, кто рвался в кабинет, ушёл прочь ни с чем.
Меллиса встала и выглянула в окно. Рослый мужчина, яростно размахивая руками, быстро шёл через улицу от дома Жорансов.
— Простите, месье, толпы доверчивых и несчастных господ, одолживших вам некогда определённую сумму денег, ежедневно держат эту крепость в осаде?
— Да, без выходных.
— У вас в доме есть второй выход?
— Естественно. Он просто необходим. Есть еще выход на крышу, в крайнем случае.
Меллиса осуждающе покачала головой.
— Простите, мне хотелось бы знать, маркиз, эти "кредиторы" всегда хотят финансового разрешения конфликта или жаждут крови за поруганную честь?
— Я сказал, что должен по счетам кредиторам, а не рогоносцам, — холодно уточнил Валлюр. — Вопросы чести в этом доме не остаются за запертой дверью.
— Неужели?
— Смею вас уверить.
Графиня снисходительно рассмеялась и снова присела рядом на диван.
— Я слышала, признаться, как щёлкнул в двери замок, — игриво сказала Меллиса, — но думала, мне показалось.
— Нет, графиня, вы не ошиблись. Могу объяснить со всей откровенностью, поскольку вопрос этот не касается политики. Здесь немецкие замки, они сами защёлкиваются, стоит Дюфору прикрыть дверь. Когда нежелательный посетитель всё-таки врывается в дом, он, как правило, вынужден убедиться, что дверь заперта. И, почти всегда, решает уйти (хотя и не сразу). Пока не было случая, чтобы кто-нибудь прошибал дверь головой, поэтому я чувствую себя здесь в безопасности.
— Что ж, когда вас арестуют за участие в заговоре, — пошутила Меллиса, — гвардейцам придется всё-таки высадить дверь.
— Думаю, это справедливо, — сказал де Валлюр. — "Стучите, и откроется" — заповедь не обо мне, мадемуазель. Ко мне с добром не стучат.
— У вас действительно большие долги?
— Не знаю. Думаю, да. Это старые долги, они несколько обросли процентами за время своей неуплаты. Я затрудняюсь назвать точную сумму. Вам, с вашими шпионскими связями, это будет проще узнать, чем мне.
— Не знаю, чему, месье, вы учились в университетах, но только не вежливости! — не сдержалась Меллиса. — Я передумаю вести с вами разговор о делах.
— Угроза страшная, и я прошу прощения за свою грубость. Я сгораю от нетерпения услышать, что за предложение произнесут ваши прекрасные губки!
Меллиса подумала, что вовсе не рада комплементу. Наверное, всё дело в неискреннем тоне маркиза. Но тут ей в голову пришла неплохая мысль.
24(4)
— Господин де Валлюр, что скрывать, я действительно хорошо знаю монсеньора кардинала. И вам советую познакомиться с герцогом де Ришелье не только как с первым министром, но и как… с другом, который позаботился бы о вашей судьбе и придал ей верное направление.
— Вы предлагаете мне…
— Я действительно не гостья, а скорее, посланник. Вы понимаете, что служение интересам Франции — не пустяк, и доверие, оказанное вам, — огромная честь, — Меллиса сделала паузу, чтобы насладиться выражением растерянности на лице своего противника.
Это ей, однако, не удалось: Валлюр остался спокоен. Тогда Меллиса продолжила атаку.
— Я знаю наперед, что вы откажетесь от столь высокой чести, месье. Но, интересно, какое оправдание вы найдете своему отказу? При вашем запутанном финансовом положении…
— Скажите слово кардиналу, и я отправлюсь в долговую тюрьму, — усмехнулся Валлюр. — Но служить у него… не буду.
— По-че-му?
Маркиз опустил глаза, будто придумывая убедительный ответ. Но, ничего не придумав, сказал:
— Не хочу. Я не разделяю политические методы Монсеньора, люблю драться на шпагах и думать, что веду свободную жизнь. Я не смогу быть верным слугой Ришелье, а в друзья ему тем более не гожусь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Жаль, маркиз… Я хотела бы верить вашим словам, но не верю. Дворянин не может принадлежать сам себе и никому больше. Вы солгали, не назвав настоящей причины, и солгали, говоря о своей свободе. И я заставлю вас вспомнить эти слова. Очень скоро!
— Я вынужден принять ваш вызов, графиня, — с легким поклоном ответил Валлюр. — Можете обвинять меня в чём угодно, я не сержусь. Людям ваших занятий все кажутся заговорщиками и шпионами, но нет на свете честного способа доказать мою вину. Если вам это удастся, торжествуйте победу, но до тех пор…
— Я докажу, — пообещала Меллиса. — А до тех пор, продолжайте разыгрывать оскорблённую добродетель, маркиз. Я не стану вас упрекать.
Глава 25
Полночи Меллиса не могла уснуть. Она не могла успокоиться и всё вертелась в своей постели. Вставала, смотрела в окно.
Мысли. Тысяча мыслей…
А нужна всего одна, вернее, одно воспоминание. Но эта мысль никак не давалась Меллисе. Она не могла вспомнить. Всегда, если очень стараешься вспомнить и заставляешь себя сосредоточиться — мысль ускользает. Никакими силами ее не заставишь раскрыться, словно глухо захлопнувшуюся ракушку.
"Когда? Где?.. Когда же?"
"Нет, не помню. И всё-таки, когда?!"
"Зачем тебе это знать? Может, ничего и не было…"
Ей вспоминался вечерний разговор с Лоранс. Торжествующий. Меллису нисколько не беспокоили сомнения в делах маркиза и его скрытность. Там всё казалось ясным, не хватало лишь подробностей. Меллису беспокоило нечто другое, какая-то смутная тайна, нераскрытое воспоминание.
А обстановку в деле Валлюра она доложила Лоранс вполне чётко. Все подозрения действительно казались обоснованными.
— Меллисс, ты уверена, что наш друг писал некое письмо, когда ты пришла, и скрыл это?
— Да, и довольно старательно скрыл. Куда проще было перевернуть лист или заслонить написанное, вместо того, чтобы разыгрывать целый спектакль. Зачем?
Лоранс задумалась и немного помолчав, рассудительно сказала:
— Затем только, чтобы никто не мог даже случайно проявить интерес к его письму. Никакой переписки не должно существовать. Ни с кем.
— Разве не странно? Ведь мог же он вполне естественно объяснить, что пишет домой, отцу или еще кому-то из знакомых. Валлюр предпочёл скрыть все-все следы.
— Но ты догадалась. Каким же образом?
— Просто. Он перестарался. — Меллиса улыбнулась с оттенком превосходства и пояснила: — Я проходила мимо стола и внимательно рассматривала всё. Так вот, бюро было в том обычном виде, когда человек пишет много и часто — завалено бумагами, чернильница открыта, всё передвинуто так, чтобы письменные принадлежности были под рукой. Но на полированной крышке стола не было листа бумаги. Именно там, где он должен быть. Пусто! Рядом лежало перо, и я видела, что чернила на нём совсем свежие. Был рассыпан песок — немного, так бывает, когда поспешно сушат письмо. Но где лист?
— И Валлюр принял тебя сразу, как только ты пришла?
— Немедленно. Времени от доклада дворецкого до моего появления в кабинете едва хватило на то, чтобы пересесть с книгой на диван в другом конце комнаты. Человек, которому нечего бояться, успел бы только недовольно поднять голову и отложить перо, поскольку я отвлекла его от работы.
— Пожалуй. Но ты говорила, что это не единственная странность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Не единственная, — Меллиса прямо посмотрела в глаза Лоранс. — У Валлюра большие долги?
— Об этом знает весь Париж, — откровенно удивилась Лоранс. — Огромные!
— Да? В том-то и дело, что все говорят об этом. А знает ли "весь Париж", что маркиз ни разу не задержал квартирную плату, которую вносит вперёд? И, несмотря на "нищенское существование", наш дорогой друг способен заплатить тысячу ливров за греческую статую Афродиты или сто двадцать экю за большую китайскую вазу, я уж молчу о диком количестве редких книг, которые стоят недёшево. Да, он беспорядочно занимает деньги и много проигрывает, но ты сама говорила, дорогая Лоранс, что в чём, в чём, а в отсутствии осторожности и рассудительности маркиза упрекать грех.
