— Что-нибудь видишь? — крикнул мне Джосбери, пока по воде метались поисковые огни и лучи мощных фонарей.
Я ничего не видела. Было слишком темно, а поток был слишком бурным. Шлюпка всплыла кверху дном; за трос на ободе держались две крепкие руки. Второй катер поплыл навстречу.
— Вот и второй, — сказал Джосбери, когда поисковый огонь осветил еще одного мужчину: тот греб к берегу. Какие-то считаные секунды ему это удавалось, но вмешался прилив. Подхватив, как щепку, вода потянула его вверх по течению — обратно к середине реки. Мы пустились в погоню.
Когда мы поравнялись, силы его уже явно покидали. Я, обернувшись, увидела, что второй катер настиг перевернутую шлюпку. Значит, другой мужчина в безопасности.
Фред с одним из констеблей выбрались на правый борт и пытались выловить пловца. Джосбери, отстегнув свой трос, побежал к ним, и я осталась одна. Я слышала, как Фред зовет мужчину, просит взять его за руку. Девочки нигде не было видно. Шансы на спасение уменьшались с каждой секундой.
И тут я увидела белое пятнышко руки в каких-то пятнадцати метрах от катера. Она двигалась к нам, увлекаемая приливом. Еще один миг — и река протащит ее мимо.
— Она тут! — крикнула я. Голова мелькнула на поверхности и снова ушла в воду. — Я ее вижу!
С той стороны катера донеслась невнятная ругань. Это был голос Джосбери. Потом снова послышался крик: он продолжал руководить процессом. Катер дал задний ход и поплыл в сторону, удаляясь от девочки.
— Сэр! Сержант Уилсон! Я ее вижу!
Мужчина, сидевший в кабине за штурвалом, кажется, мельком глянул на меня, но не стал отвлекаться от спасения утопающего.
Девочка снова вынырнула. Она пыталась плыть, но силы были на исходе. Она небось продрогла и вымокла насквозь еще до того, как перевернулась шлюпка. Сейчас же главные органы, должно быть, отбирали всю кровь, предназначенную для конечностей. Ей трудно двигаться. Она вот-вот отдастся на волю волн.
А я могла лишь наблюдать. И надеяться, что она продержится на поверхности еще хотя бы минуту-другую. Вот она снова исчезла, зачерпнув рукой воздух…
Маленькая, худенькая. Скорее всего, давно не ела. Ослабла. И дышит от страха учащенно, даже на поверхности. Ее снесет первым же валом.
Я ничего не могла поделать. Даже если я заставлю себя снова прыгнуть в реку, то точно не успею доплыть до нее. Даже если успею доплыть, точно не смогу дотащить ее до катера.
Рядом лежал свернутый в катушку металлический канат; им, я думаю, тянули забуксовавшие судна или выуживали тяжелые предметы. На свободном конце было стальное крепление. Сама не понимая, что делаю, я отстегнула свой трос от ограды и снова пристегнула, но теперь уже к катушке. Потом потянула за металлический канат, высвободив около трех метров длины. Остальное должно распутаться само.
По-прежнему не соображая, какой это даст результат, я перекинула ноги через ограждение — сначала одну, затем вторую. Корпус катера был окаймлен тонким деревянным карнизом — как раз достаточной ширины, чтобы я могла на нем стоять.
Я смотрела прямо на девочку. Смотрела в ее глаза, такие же темные, как вода. И… Я бы хотела сказать, что нырнула, но это была бы неправда. Катер дернулся, и я упала.
«Попалась», — прошептала вода, смыкаясь надо мной. На долю секунды я почувствовала, как страх тянется ко мне со дна, словно гигантская ручища в наростах моллюсков. Но я ускользнула — и вынырнула на поверхность.
Забудь о реке, думай о девочке. Где она?
Я упала перед ней, она должна была уже врезаться в меня. Но я ее не видела. Только жалобный писк за спиной… Я развернулась — и увидела, как волна несет ее мимо катера. Оставалось всего несколько секунд, прежде чем катушка размотается во всю длину. Я сделала глубокий вдох и поплыла.
Со сломанными, напомню, ребрами. Уже на четвертом гребке я осознала, что долго не протяну. Но я хорошо плаваю, а когда надо, то и быстро. Еще четыре гребка — и я уже почти могу дотянуться до нее. Еще два. Она хватанула меня за плечо, но пальцы сразу соскользнули. Последний рывок — и вот она уже держится за меня. Малюсенькая-то малюсенькая, но ко дну все равно тащит… Ухватилась за мою голову обеими руками, как будто норовит меня утопить. Спасательный жилет, конечно, мигом надулся, но вряд ли он вынесет двоих. Особенно если учесть, какую дьявольскую силу в людях будит борьба за выживание.
Похоже, мне и самой придется за него побороться.
Мы несколько бесконечных секунд кувыркались в воде, и всякий раз, уходя на глубину, я умудрялась выскакивать наверх. Но с каждым разом мне становилось все холоднее, с каждым разом я слабела. Девочке же сил хватало даже на крики. Когда моя голова появлялась на поверхности, в уши бил ее полный ужаса, животный вопль.
— Лэйси!
Другой звук, прямо сверху. Сморгнув капли с ресниц, я осознала, что до матово-белой, в синюю полосу обшивки катера остался всего один метр. Нас обеих подтащили с помощью железного троса. Девочка по-прежнему боялась, но теперь уже мужчин на катере. Когда ее поднимали, она яростно пиналась, пару раз задев и меня. Потом исчезла за кромкой ограждения.
— Дай руку, Лэйси.
Сержант Уилсон тянулся ко мне, и я каким-то чудом потянулась к нему. Через секунду я уже висела над водой, а совсем скоро сидела в каюте, обмотанная серебристым теплоудерживающим одеялом. Дрожала я, конечно, как холодец на стиральной машине. Во рту был не просто маслянистый привкус — скорее казалось, что я выдула целую канистру смазки для двигателей.
Двое иммигрантов сидели на скамейке напротив и даже не шелохнулись, когда им надели наручники и зачитали права. Мы все походили на индеек, запеченных в фольге, и мне, как ни странно, стало смешно. Джосбери вошел в каюту и, даже не взглянув на остальных, направился прямо ко мне. Как выяснилось, я уже могла улыбаться.
— Ну а теперь можно мне в парилку? — спросила я.
55
— Что самое страшное может случиться в твоей жизни, Карен?
Это, думает Карен Кертис. Она не открывает глаз. Вот это — самое страшное, что может со мной случиться.
— Почти все отвечают на этот вопрос одинаково, ты не замечала? — говорит голос, щекоча ей шею. — Почти все отвечают, что самое страшное — потерять дорогого человека. Ты согласна?
Карен молчит. В детстве, испугавшись темноты, она накрывалась одеялом с головой и зажмуривалась, как будто то, чего она не видит, не может причинить ей вреда. Сейчас она поступает точно так же. Жмурится.
— Ты согласна? — Голос звучит грубее, нетерпеливее.
— Да, — выдавливает из себя Карен.
Но на самом деле ей кажется, что самое страшное — это если острый предмет у шеи прижмется сильнее.
— Вообще-то вежливые люди смотрят на своих собеседников. Будь добра, удели мне немного внимания.
Карен заставляет себя открыть глаза. Она видит над собой лицо — блестящие черные волосы, бледную кожу — и хочет снова зажмуриться. Но вместо этого переводит взгляд на влажное пятно на потолке. Что-то, видно, течет, надо будет разобраться. Если она сосредоточится на течи, если будет думать, как ее устранить, то ничего плохого не случится. Ничего плохого в принципе не может случиться с женщиной, которая планирует ремонт у себя дома.
— Кого ты любишь больше всех, Карен? — спрашивают у нее.
Наверное, влага проникает с чердака. Крыша, что ли, течет? Надо вызвать рабочего.
— Тебе задали вопрос.
— Своего сына, — отвечает Карен и чувствует, как при этом ее горло поднимается, приближаясь к ножу. Может, придется перебеливать потолок, а это удовольствие не из дешевых.
— Ах да. Томас. А он тебя любит? Если он потеряет тебя, это будет самым страшным, что может случиться в его жизни?
Если честно, то, наверное, нет. Карен почти не видится с Томасом. Вряд ли он часто о ней вспоминает. Кончик ножа врезается в плоть, пропарывая кожу.
— Наверное, — говорит она.
Ее лица касаются пряди волос. Лицо напротив склоняется ниже, готовясь снова что-то шепнуть.
