Вернувшись к слушанию спустя несколько минут и не понимая уже ровно ничего, я стал улавливать в книге новые звуки, ранее сокрытые от меня: смутный гул, похожий на гуд электрических проводов, шорох перелистываемых страниц, металлический бряк. Бряк, видимо, происходил, когда артист-чтец ставил перед собой миску с перловкой, собираясь завтракать. Чтец, как и я, очевидно скучал в эпилоге, за его интонациями слышалась сдержанная зевота, а иногда он начинал баловаться со своим голосом, делая его то напевным, то хрипловатым, то трагично-обличающим.
И вдруг – как луч солнца сквозь тучи! – я понял, что артист не просто забавляется, а подаёт мне знаки, играет со мной. Теперь мы напрочь забыли о наставнике-дедушке! Я включился в игру, улыбался и подмигивал новому приятелю, нашёптывал ему смешные словечки и школьные анекдоты. Мы спешили: стреляли из рогатки по консервным банкам, жгли костёр в женском туалете и выводили на кирпичном заборе огромное синее ROCK.
Но тут книга неумолимо окончилась, и я испытал пронзительное чувство потери и непоправимой ошибки: сто дней я потратил на нудного деда! Не замечая, как мой друг томится в одиночестве и всеми силами старается привлечь моё внимание. Кто дороже – учитель или друг? Глупый вопрос. Пусть он неумен, нечёсан и вырастет пропойцей, пусть. Друг – он дороже всего педсовета! Дороже любых сословий!
Переслушивать, юлить и хитрить теперь было поздно. От досады и сознания собственной низости я размахнулся и зашвырнул наушники в синие мусорные баки.
AB. Истории зрелости и угасания. О женитьбе Толика
Когда Толик решил жениться, он не стал раздумывать и тянуть резину. Не прошло и недели, как он сходил в филологический институт и привёл оттуда девушку невиданной красоты, знакомиться. Она была столь ослепительна, что мы с братьями в сильной панике спрятались в сарае и сидели там, тряся головами, пока она не ушла. Толик, сказали мы ему, зачем тебе такая? Ведь она сбежит с первым же кинорежиссёром! Дураки вы, ответил Толик и женился.
Её красота была как взрыв бомбы! Если мы раньше тоже хотели жениться, то теперь это стало невозможно: любая девушка рядом с ней оскверняла бы взор неподвижного наблюдателя. Некоторое время мы развлекались тем, что ходили в кино и хохотали над уродством киноактрис, но потом тоска одолела нас. Хулио уехал служить на Кавказ, Колик сел в тюрьму, а Валик затворился от людей и ожесточённо писал.
Но самое невероятное, что жена Толика даже и не думала никуда сбегать: она исправно рожала ему дочек, содержала усадьбу в чистоте и порядке и увлекалась кулинарией. Спустя семь или восемь лет после женитьбы Толик осмелел настолько, что сам послал её портрет известному кинорежиссёру Виму Вендерсу. Ему ответил приказчик Вендерса, в письме он сетовал на профсоюзы и предлагал сделать жене Толика шрам на видном месте, чтобы та хоть как-то сравнялась с другими актрисами. Но Толик, конечно, не согласился: коли так, сказал, то плевать мне и на самого Вима Вендерса!
AC. Истории зрелости и угасания. На свадьбе у Толика
На свадьбе у Толика было много шампанского, много роз, белые голуби, кремовый лимузин и струнный квартет. Кроме обычного фотографа пригласили ещё и видеооператора, чтобы он снимал всё в движении. Видеооператор отличался от фотографа разительно: если фотограф, юноша в соколочке и джинсах, всю свадьбу скромно просидел в сторонке, что-то счисляя на бумажке (потом выяснилось, что он перемножал мегапиксели), то видеооператор, седой и статный, явился в щегольском мухояровом кафтане, имел широкую русую бороду и держался генералом. Выпив водки и растрогавшись, видеооператор рассказал такую историю:
– Жил-был однажды на свете один добрый человек. Был у того человека свой дом, жена была, и дочки послушные, и старушка-мать, и породистая собака, и даже кот. И был тот человек и здоров, и пригож, и смышлён, и счастлив совершенно был. А как-то раз за ужином осознал тот человек свою счастливость столь остро, что даже прослезился: как же люблю я вас, мои милые родные близкие! Как дороги вы мне! Расцеловал он всех и на сон благословил; самому же не спится. Лежал он и рассуждал: сколько опасностей жизнь таит, подумать страшно! Вмиг я счастья своего лишиться могу – то ли негодяи на дочерей покусятся, то ли мерзавцы нежную жену жизни лишат, то ли подлецы старенькую маму расчленят. Ведь сколько случаев таких было. Страшно! Всю ночь проворочался добрый человек, а наутро не пошёл на службу, дома остался. Запер двери на огромный засов, дочек в школу не отпустил, жене отказал в парикмахерской, маме в булочную запретил. Собаку и кошку же стал приучать к унитазу. Еду он заказывал через интернет, а мусор измельчал и спускал в канализацию. Так и зажили, в мире и любви. И всё бы хорошо, да только кончились однажды сбережения у того доброго человека. И оказался он перед выбором: скорая, но спокойная смерть от голода – или дрожащая жизнь в вечном страхе, а потом всё равно смерть. Что бы вы выбрали, детки?
Мы, конечно, выбрали скорую смерть от голода, но в счастии, любви и умиротворении.
– Вот. И он так выбрал. И я бы так выбрал. И любой мужчина, коли он мужчина, так выберет. Остальные же – недальновидные глупцы, трусы и предатели.
Тут прошёл шёпот, что сейчас выйдут молодые, и мы поспешили туда, бросать рис и серпантин.
AD. Истории зрелости и угасания. О сером песочке
Частенько, чтобы как следует обидеть друг друга после обеда, мы с братиками дожидались, пока сигары раскурятся, и заводили истории со всякими намёками. Никогда нельзя было угадать, кто обидится первым, а иногда обижался даже сам рассказчик. Поэтому, чтобы избежать провокационных переглядываний и перемигиваний, как только история начиналась, мы вставали и разворачивали кресла в разные стороны. Хулио любил истории о любви, Колик – о тюрьме, Валик – об искусстве, Толик – о дальних странах, ну а я рассказывал всё подряд, что в голову придёт:
– Жил-был однажды человек, специалист по стали, довольно глупый, но трезвомыслящий и с чувством собственного достоинства. Больше всего на свете ему нравилось творить, создавать – но не лишь бы что, а только новое, доселе никем не созданное – и после многочисленных разочарований, когда он убеждался, что его творения давно и многажды превзойдены, он наконец ясно осознал свои скромные возможности. С одной стороны наступали изобретатели, которые уже давно выдумали всё полезное для человеческой жизни – тостеры, батарейки, увлажняющие кремы, секвенсоры, оладьи с творогом – но на этом не успокаивались и продолжали бурно рождать идеи. С другой стороны наседали художники, в огромных количествах создающие бесполезное – одни занимались красивым, другие специализировались на безобразном – целые тысячелетия картин, скульптур и декоративных панно. Чтобы наверняка избежать пересечений и с изобретателями, и с художниками, и со всевозможными их помесями, вроде архитекторов или дизайнеров, человек положил себе заниматься лишь такими творениями, которые не будут приносить пользы и не будут иметь ни концепции, ни броского внешнего вида. Хорошенько всё обдумав и уверившись, что теперь уж точно он не потеряет времени зря, человек засучил рукава и взялся за работу. Первым делом он принёс домой полную сумку стальных стружек и стал разглаживать их и раскладывать рядами крест-накрест; залил их кипятком и поставил ржаветь; через неделю соскоблил скребочком ржавчину, а сами стружки истолок молотком в порошок; взял лист бумаги, намазал клеем, выложил на листе круги из ржавчины и квадраты из стального порошка и заклеил сверху полиэтиленом; проделал в этом бутерброде иголкой частые дырочки, скрутил в трубку и обмотал шерстяными нитками. Получилось Творение №1, тренировочное. Так и повелось: человек трудился не покладая рук и примерно раз в неделю заканчивал новое творение. Через полгода у него кончилось место в шкафу, через год – на антресолях, через пять – в гараже. Тогда он придумал ежегодно на октябрьские праздники собирать все творения и плющить и прессовать их в тонкие пластины, для удобства штабелирования. Теперь ему уж ничего не мешало, и он занимался чистым творчеством целых двадцать пять лет, пока не заполнил сплюснутыми творениями весь гараж и не вздохнул с облегчением. Поглядел человек на свои мозоли от стамески и долота, поглядел на морщины от непрестанного думания, и приступил к финальной фазе: развалил ровные штабеля в кучу, расколол творения топором на куски, размельчил куски кусачками на щепки, размолол щепки в ручной кофемолке на серый песочек. Набрал полное лукошко песочка и пошёл в Нобелевский комитет – был этот человек не из застенчивых. Рассмотрел Нобелевский комитет внимательно серый песочек в микроскоп, подивился на небывало сложную структуру, рукотворную причём, и присудил человеку почётное звание и приличную премию – за упорный труд и великий вклад.
