5. Запомните, Роллтон не обязательно есть. Смотрите на него, вдыхайте аромат, нежно трогайте пальцами. Чтобы смягчить прикосновения, можно умастить руки растительным маслом. Вы можете поцеловать Ваш Роллтон.
6. Если Вы непременно хотите съесть Роллтон, делайте это неторопливо и вдумчиво. Ешьте над тарелкой. Не читайте, не разговаривайте и не смотрите телевизор во время еды. Сосредоточьтесь на проникновении Роллтона в Ваше тело.
7. Вы можете включить фоновую музыку, помогающую концентрации. Я рекомендую новичкам записи Брайана Ино и Роберта Рича, а продвинутым ценителям – «Прелюдии и фуги» Щедрина. Музыка поможет Вам настроиться на правильный ритм и получить устойчивую связь с Роллтоном.
8. Почувствовав, что Ваше сердце взволнованно забилось, расставьте ноги широко, крепко возьмитесь за стол или за сиденье. Когда Вас накроет волной Единения, важно удержаться на табурете, не упасть и не получить травму.
Постлюдия
9. Если Вы начали есть Роллтон, будет подобающе съесть его до конца, до самой последней крошечки. Если Вы решили не есть Роллтон, заверните его в марлю или в другую тонкую х/б ткань. Хранить лучше в тёмном, хорошо проветриваемом месте, но не в холодильнике.
10. После Акта проведите несколько часов в покое и тепле. Можно принять расслабляющую ванну.
9A. Истории безоблачного детства. О странной женщине
Однажды в конце лета, в ту пору, когда мухи замедляются и печально садятся на руки, наш северный сосед съехал в латинский квартал, а вместо него в кирпичном домике с двумя трубами поселилась загадочная фигура. Грузная, сутулая, в тёмно-синем плаще с глубоким монашеским капюшоном, она вечерами бесцельно бродила по саду, возбуждая нашу пытливость. Мы решили, что новый сосед – адепт очередного духовного учения, и обратились за объяснениями к папе, но папа ничего не знал и отправил нас к маме. «Ах, детки, – сказала мама и вздохнула, – я слышала о ней, это вовсе не адепт, а странная женщина. Она родилась невероятно красивой, и могла бы найти своё счастье в любви, но знаете… Многие из женщин считают, что их должны любить не за тело, а за душу. Но мы просто считаем – неважно, молчим об этом или говорим – но ни одной из нас и в голову бы не пришло… А она решилась – и извела свою красоту. Как?.. Боюсь даже подумать как, никто её не видел вблизи уже много лет. И ждёт до сих пор своего рыцаря…» Мы с братиками пожали плечами и переглянулись, и только Хулио не пожал и не переглянулся – и мы сразу смекнули.
Ночью мы делали вид, что спим, а сами следили за Хулио, и когда он полез в окно, полезли за ним. Он прокрался меж грушами к северному забору и звал – эй! эй! – а мы притаились у него за спиной и слушали. Странная женщина скоро появилась, но не приблизилась и капюшона не подняла. Хулио назвался и стал объясняться в любви, а мы следили за каждым её движением. Выслушав признания, женщина подошла к забору, скинула капюшон и распахнула плащ. Она стояла неподвижно и гордо, а мы светили на неё фонариками. Была ли она под плащом совершенно голой, мы не поняли – складки сала свисали низко и бросали неравномерные тени – но лицо её было и вправду некрасиво! Вывернутые губы, разрезанные ноздри, шрамированные щёки, бугристая голова, пересаженные на шею волосы… Она как бы спрашивала – полюбишь ли меня такой? И Хулио любил, любил, он взлетел через забор и метнулся к ней, обнял, приник. «Люблю, люблю! Люблю тебя не на шутку!» Она высвободилась: «Любишь ли?» «Люблю! Тело для моей любви – ничто! Я предчувствую силу и чистоту твоей души, и люблю тебя!» «Э нет! Не тут-то было! Знай: душа моя ещё уродливее, чем тело». Мы ахнули: она оказалась ещё страннее, чем говорила мама! Она достала из кармана белого котёночка и потянула его за усики, да так сильно, что он запищал. Мы хором запротестовали, а она расхохоталась: «Чистая душа любому дураку понравится. Но кто полюбит меня саму по себе, безо всяких довесков?» Чтобы окончательно отвадить Хулио от своей души, она рыгнула, почесала пах и присела на корточки, но у неё, к счастью, ничего не вышло. Хулио стоял на коленях в сырой траве – настоящий прерафаэлитский рыцарь! – и дрожал от страсти, всё больше распаляясь. «Люблю, люблю! – упорно взывал он и протягивал к ней руки. – О, не отвергай меня!» И тут Колик не выдержал и крикнул: «Стоп, Хулио! Эй ты, ты хоть сама понимаешь, что несёшь? Что значит безо всяких довесков?» Она дёрнулась, запахнулась и сказала: «Нет, ну какие же свиньи!» И удалилась. Мы перетащили Хулио назад через забор, наспех утешили и стали спорить – абсурдно ли любить чистую Божественную искру в конкретном человеке? Или не абсурдно? Или она имела в виду нечто другое, и мы зря её спугнули?
А странная женщина больше не появлялась, и вскоре в северный дом въехал новый сосед.
9B. Истории безоблачного детства. О тёмной улице
Когда мы с братиками были маленькими, то редко скучали. А когда всё-таки скучали, то ложились пораньше спать. Но иногда случалось нам проспать всю ночь, всё утро и весь день до вечера, а скука не проходила – и тогда мы злились. Тогда мы шли на край города, на тёмную улицу за пианинной фабрикой, и искали себе жертву. Нам нравились крепкие мужчины средних лет, особенно бывшие пехотинцы или десантники – плечистые, имеющие ранение, с сединой в жёстких усах.
– Эй, дяденька! – пищал ему Толик.
– Что тебе, паренёк? – отвечал он с добротой.
– Дяденька, потряси губой! – просил Толик и смеялся.
«Что?!» – ветеран сдвигал брови и делал шаг к Толику, а тот убегал и хохотал: «Пососи усы!» Эта невинная дразнилка будто бы обжигала ветерана – неизменно – и он с яростным рёвом бросался за Толиком. И тут выскакивали мы:
– Стой! Ты, грязный мерзавец, мы снимаем тебя на камеру!
– Что?!
– Всё снято на камеру: как ты гонишься за маленьким мальчиком, за нашим нежным братиком! – кричал Колик.
– Распалённое чудовище! Караул! Люди! – кричал Валик.
– Ролли, звони жандармам! – кричал Хулио.
И я невозмутимо начинал звонить в жандармерию.
– Дети, да вы что, охренели?!
– Молчи, подлец!
– Сгниёшь за решёткой!
– Таких стерилизовать надо!
Тогда до него начинало доходить, и он мрачно доставал свой честный кошелёк. «Ха-ха! Засунь его обратно! Зачем нам твои деньги!» «Что ж вам надо?!» «На колени становись!» Гнев ударял ему в лицо, и он непокорно поднимал голову – но мы напоминали ему, что ждёт его в казематах, и он сразу ломался. Неторопливо, с достоинством вставал на колени, поводя могучими плечами. Пой песню! Какую песню? Римского-Корсакова! Золотой петушок! И он, содрогаясь от унижения, пел. И откуда только слова знал? Но нам этого было мало: мы жаждали его слёз. Медленно, медленно, с циничной ухмылкой, Колик обнажал безопасную бритву, и протягивал.
– Что?! Зачем?!
– Брей усы.
И тогда, видя в наших глазах неумолимую жестокость, он начинал плакать. «Только не это, только не это, только не это...« – лепетал он, хрипло всхлипывая. «Ладно, утрись! Ты прощён», – и мы отворачивались и молча уходили в ночь, оставляя его рыдать на асфальте. Хлопали друг друга по плечам, подмигивали. Славная суббота!
9C. Истории безоблачного детства. Об укропном прокураторе
В один из июней, когда зацвели первые настурции, в соседний дом, юго-восточный, въехала новая женщина. Папа с мамой сказали, что это вдова какого-то то ли прокурора, то ли куратора, которая перебралась к нам из родного города ради смены обстановки и забвения. Мы с братиками, по своему обыкновению, принялись за ней наблюдать. На нормальную вдову она была похожа мало: вместо чёрного платья носила цветные халатики и каждое утро, если светило солнце, лежала в шезлонге с томиком Бодлера и бокалом. Весь участок земли вокруг её дома зарос высоким диким укропом, но вдова и не думала его выкашивать и разбивать грядки, как это сделала бы любая порядочная хозяйка. Впрочем, нам это было на руку, укроп – отличная маскировка.
А однажды, когда мы обсуждали очередное соседское бикини, Толик ойкнул: «кто-то бросил в меня камушком!» Следующий камушек попал в Колика. А потом укроп возле забора зашевелился, и из него показалась лохматая и весёлая голова незнакомого дядьки.
– Ты кто? – спросили мы.
– Я прокуратор, – ответил он.
– Ври больше, – сказали мы. – Прокуратор умер.
– А вот и нет! – подмигнул он. – Всё это глупости!
Начало нам понравилось, мы сдвинули доску в заборе, и дядька забрался на нашу территорию. Он уселся на траву, угостил нас мятным драже и рассказал, что прокурирует укроп, мёртвым только притворяется, а больше всего на свете любит делать глупости.
– Потому что раз в день я совершаю необыкновенно умный поступок, и мне больше не о чем беспокоиться! Хотите подробности?
– Ну?
– Слушайте: всю свою жизнь, до самых сорока двух лет, я делал сплошь одни только вопиющие глупости, одна другой бессмысленнее. Но потом сказал себе: довольно! Я пошёл к знакомому академику и спросил: что он знает самое умное? Он подумал-подумал, и говорит: гипотеза Пуанкаре! Я спросил: и про что она? Он подумал-подумал и говорит: если ты закроешь рот, зажмёшь нос и заткнёшь уши, то сразу же станешь гомеоморфным трёхмерной сфере! Я его поблагодарил, пошёл в паспортный стол и взял себе фамилию Сфера. Теперь я Константин Дмитриевич Сфера, тёзка Бальмонта. А раз в день я закрываю рот, зажимаю нос, затыкаю уши и становлюсь гомеоморфным трёхмерной сфере! А? Каково? Как вам?
