– Замечены, – поправил Сергей.
– Согласен, так точнее. Мы с тобой знаем, что наши тихие старички из всего стараются извлекать прибыль – даже с Егоровых берут за помывку в бане деньги, причем вовсе не символические.
Дарья Олеговна опять тихо охнула – новость о деньгах она услышала впервые.
– Уверен, что и Балуков им платит, – хмуро произнес Бабкин. – Преступлений они не совершают, но денежку делают на всем, видно, по старой привычке. Чем могла помешать им Ледянина?
– Ничем. – Макар говорил уверенно. – Они не делают ничего противозаконного, а их прошлое никого не касается. Дарья Олеговна, если бы в деревне узнали о прошлом Мещеряковых, им бы что-нибудь грозило? Я спрашиваю, потому что не знаю ваших порядков. Могли бы дом их сжечь, к примеру?
Дарья Олеговна покачала головой:
– Нет, Макарушка. Удивились бы все сильно. Думаю, в гости звать их перестали. И все.
– Вряд ли ходить по гостям для них так заманчиво, чтобы из-за этого убивать, – засомневался Бабкин.
– Если они не готовили ограбление века, – задумчиво проговорил Илюшин.
– Угу, ограбление века. Кражу внутреннего глаза, роговой оболочки и хрусталика. Макар, кого здесь грабить?
– Не знаю, поэтому пока версию не отбрасываем. Вдруг тут у кого-нибудь в избе подлинник Виже-Лебрен висит на стене? Хотя сомнительно, конечно.
– А с Царевыми что? – вздохнул Бабкин. – Выкладывай, не стесняйся. Старшая – медсестра-убийца, а ее дочь – пожиратель трупов? После Мещеряковых могу предположить только что-нибудь жуткое.
– Нет, с ними ничего криминального. – Макар вынул из кармана аккуратно сложенный листок и пробежался по нему глазами. – Но два года назад Светлана Валерьевна Царева отдала своего сына Егора Царева в детский дом и написала отказ от мальчика.
– Ребенка?! – прошептала Дарья Олеговна, которую это известие поразило больше, чем биография соседей. – Своего ребенка отдала в приют? Как же так?! Он же маленький, больной…
– Потому и отдала, что маленький и больной. – Макар свернул лист и сунул обратно в карман. – У него диагнозов – на половину страницы, если мелкими буквами писать. Но мать заставила ее – или упросила, я не знаю, – взять мальчика обратно. Это было сложно сделать, там какие-то свои правила: если ты подписал отказ от ребенка, то лишаешься родительских прав. Но мать с дочкой сумели отыграть назад – подозреваю, не без помощи взятки. А может быть, директриса детского дома пошла им навстречу, если они быстро спохватились. В общем, Егора им вернули. Спустя год Светлана, похоже, покушалась на самоубийство, но информация непроверенная.
– А кто отец мальчика? – поинтересовался Бабкин.
– Не знаю, – развел руками Макар. – Я не фокусник. Все, что можно было, выяснил, но на подробности личной жизни ушло бы в четыре раза больше времени. Могу предположить, что кто-то из знакомых Светланы, из тех, с кем она общалась постоянно. Хочешь – спроси у нее самой.
– Не хочу, – отказался Бабкин. – Тяжелая история.
– Тяжелая, – согласился Илюшин. – Итак, что мы имеем в результате? Мы имеем в каждой семье из тех, с кем общалась Ледянина, свои скелеты. Один мы узнали самостоятельно, – выразительно посмотрел он на Сергея, – другие нам помогли узнать. Теперь внимание, вопрос: кто стал бы душить Юлию Михайловну подушкой, если бы она выяснила то, что выяснили мы?
– Балукова, – без тени сомнения ответил Бабкин. – Или Балуков.
– Угу, – кивнул Макар. – Для Балуковых семья – святое, основа основ. Внутри они могут делать все, что вздумается, но внешне целостность не должна нарушаться.
– К тому же о них узнать легче всего, – добавил Сергей, поразмыслив. – Об остальных нам пришлось наводить справки, а этих прелюбодеев Ледянина могла просто-напросто выследить.
– С ее любовью к подглядыванию за чужой жизнью – элементарно. Вот только как выяснить, кто именно из них убийца?
Сергей помолчал, потому что думал он о другом, и это другое волновало его больше, чем вопрос об убийце, которого так умоляла найти Маша.
– Неприятно на своей шкуре проверять самые банальные вещи, – нехотя сказал он. – Живешь рядом с людьми, кажется, хорошо их знаешь… А копни поглубже – и у каждого такая темная сторона показывается, что лучше бы о ней и не знать. Маша говорила, что Ледянина именно темную сторону у людей видела. Три семьи живут по соседству, и за каждой грехи. Неужели у всех так, а, Макар?
– Ты бы философствовал поменьше, – прозаически посоветовал Илюшин, и Бабкину стало легче, как будто в него плеснули холодной водой в жаркий день. – Нет, Серега, не у всех. У Егоровых нет, я уверен.
– А я не уверен… – пробормотал Бабкин, вспомнив Ольгу Балукову с дохлыми мышами и опять впадая в мрачное состояние. – Смешно получается! – Он поднял голову и смотрел на Макара с невеселой улыбкой. – Из всех, кто живет вокруг, свой черный чуланчик есть у каждого. Кроме разве что тетушки. – Сергей перевел взгляд на нее, и улыбка из невеселой стала искренней, доброй. – Слава богу, хоть тебя, тетя Даша, не за что подозревать.
Дарья Олеговна молчала, глядя на племянника, страдальчески сжав губы.
– Тетя? – недоверчиво переспросил тот. – Тетя Даша?
Макар пару секунд пристально смотрел на женщину, а затем тихо положил вилку на тарелку с картошкой, которую собирался съесть. Аппетит у него пропал.
* * *
Елена Игоревна Царева закрыла внука одеялом, подоткнула со всех сторон и привычно перекрестила. Уснул, слава тебе господи. Полчаса можно отдохнуть, домашними делами заняться. От Светланы никакой пользы, она совсем безрукая.
Шагнув в темную комнату, где стояли небольшая плитка и урчащий холодильник, Елена Игоревна с удивлением обнаружила на ступеньках, ведущих к чердаку, белые ноги. Одна нога нащупывала ступеньку и каждый раз промахивалась. Царева ухватила ее за ступню и поставила на нужное место. Сверху выдохнули, на голову ей посыпалась пыль, и голос дочери осторожно спросил:
– Мам, это ты?
Елена Игоревна и отвечать не стала. Она подождала, пока дочь спустится, и недобро усмехнулась:
– Что, теперь на чердаке отсиживаться решила? От меня прячешься?
– Да ну тебя, – покраснела Светлана. – Там в углу, под крышей, гнездо. Я птичку видела снаружи – маленькую, с красной грудкой, – она червяков приносит, а из гнезда пищат. Мне захотелось птенцов посмотреть, но их с чердака не видно: балка мешает. Только писк слышно, совсем рядом, – призналась она и еще больше покраснела.
Мать поглядела на нее, покачала головой и отвернулась.
– Я супчик сварю Егору, – не оборачиваясь, сказала она, наклоняясь к холодильнику. – А ты пока за ним присмотри. Вдруг проснется?
Тихие шаги, скрип двери – и дочь исчезла из комнаты.
Плохо. Все было очень плохо. Елена Игоревна шестым чувством ощущала, как дочь выходит из-под ее контроля. «Все ей во благо, – с тоской думала Царева, – все ради нее и Егора. А она?» Елена Игоревна понимала, что является моральным стержнем их маленькой семьи, но вот финансовым, увы, была Светлана, потому что маленькую пенсию Елены Игоревны просто смешно брать в расчет. «Если бы я зарабатывала, а не она, – мечтала Царева, – вот тогда Светлана не посмела бы своевольничать. Знает, что мы с Егором от нее зависим, никуда не денемся…»
Женщина отложила половник в сторону и опустилась на корявую табуретку возле холодильника. Оперлась на него – и спину сразу захолодило. Больше всего Елена Игоревна боялась теперь двух вещей – самоубийства дочери и того, что Светлана опять отдаст Егора, на сей раз окончательно.
Ей вспомнилось, как она нашла дочь лежащей в теплой ванне с блаженным лицом, и как сразу, в одно мгновение поняла, что та собирается сделать. Воспоминание заставило ее горестно сморщиться. Крики дочери, ее собственные вопли и то, как выдирала бритву из ставших неожиданно цепкими, как птичьи когти, рук – все смешалось в голове в один огромный грязно-красный ком. Она сильно порезала себе пальцы, схватившись за лезвие, и Светлана, увидев крупные красные капли, быстро стекающие в мутноватую воду, вдруг потеряла всякую волю к сопротивлению. Воспользовавшись этим, Елена Игоревна со всей силы ударила ее по лицу, отобрала бритву окончательно, заклеила пальцы пластырем и взмолилась: «Господи, ни о чем не прошу – только дай силы и мне, и ей!»
Светлана так и осталась сидеть в ванне, и плечи ее изредка подергивались, как от судороги, пока мать не вытащила ее и не доволокла до кровати. Ноги у дочери подгибались, словно ватные, и пришлось Елене Игоревне дать ей еще одну пощечину, потому что на полпути Светлана начала заваливаться в обморок.
«Но ведь пришла же она в себя, пришла! – будто оправдываясь, воскликнула мысленно Царева. – День лежала, как мертвая, а потом я ее устыдила, позвала на помощь, и она встала…» О том, что спустя четыре месяца после попытки самоубийства Светлана недрогнувшей рукой отвела Егора в тот страшный дом, Елена Игоревна старалась не вспоминать. Слишком тяжело пришлось ей потом – так тяжело, что приятельница, встретив Елену Игоревну спустя полгода после их последней встречи, ахнула, всплеснула руками и долго вглядывалась в иссушенное, застывшее лицо, словно надеясь разбудить в нем что-то. Напрасно. Елена Игоревна суховато поговорила с ней и заторопилась домой – к дочери и внуку.
