что если он испытывал такую же ярость? Я застрелила его отца, потому что хотела. Это единственное объяснение.
Я устраиваюсь на диване и натягиваю шениловый плед поближе к шее. Плечом задеваю подлокотник, пока кладу голову прямо на подушку. Я не могу пойти в спальню. Я никуда не могу пойти в этом гостиничном номере, не чувствуя, что копы ворвутся в дверь в любую минуту. Я разговаривала с ними только по телефону. Не могу себе представить, что они поверили моей лжи. Даже когда я произносила ее, могу честно сказать, она не была похожа на правду. Потому что теперь я — обманщица. Я — убийца.
Я не та женщина, за которую меня принимают люди. Мне здесь не место, и я не заслуживаю того, чтобы не понести наказания. Этого нельзя отрицать. Одно дело — оплакивать потерю любимого человека. Это вполне естественно, очень похоже на расставание, но у вас нет возможности вернуться назад, нет возможности склеить разбитые осколки. Они просто больше не существуют, кроме как в воспоминаниях. Поглощая ваши мысли без возможности восстановиться, кроме как двигаться дальше. Что само по себе является трагедией.
Совсем другое дело — оплакивать потерю самого себя. Осознать, что ты больше не тот, кем был когда-то или кем хотел быть. Твоя личность исчезла, и на тебя из зеркала смотрит кто-то совершенно другой.
Слабые звуки телевизора становятся громче, когда начинается реклама, и от этого у меня мурашки бегут по коже. Я поворачиваюсь лицом к свету, но не смотрю на него. Я даже не знаю, что там видно, все размыто. Я хотела включить хоть что-нибудь, чтобы попытаться заполнить пустоту. Как будто болтовня в телевизоре заставила бы меня чувствовать себя менее одинокой. Как будто я могла каким-то образом игнорировать свою собственную реальность, потерявшись в фильме.
Когда Джейс умер, этот метод хорошо сработал. Я включала душераздирающий фильм о цыпочках, просто чтобы убедить себя, что фильм был причиной моих слез. Фильм был причиной того, что чувствовала, и я могла выключить его, если бы только захотела.
Однако сегодня это не работает. Я слишком хорошо осознаю свое нынешнее состояние. Я прикусываю ноготь большого пальца, глядя мимо телевизора на занавески, скрывающие вид из единственного окна в гостиной гостиничного пентхауса.
Я не та милая хорошая девочка, какой меня воспитывали.
И я никогда больше ей не буду. У меня скручивает желудок, и я переворачиваюсь на бок, пытаясь игнорировать непреодолимое чувство вины.
Я пытаюсь убедить себя, что все будет хорошо, что все это было ошибкой, несчастным случаем или чьей-то виной, но я никогда не была хорошей лгуньей.
Мое горло пересыхает и, кажется, сжимается, когда я пытаюсь сделать глоток воздуха. Это все слишком тяжело, это бремя, честно говоря. В основном тот факт, что мне это сойдет с рук.
Интересно, чувствовал ли Джейс то же самое, когда приговаривал ту женщину к смерти? Я вспоминаю каждое утро его последних дней со мной. Но ничего не изменилось. Он был таким же, как всегда. Та же улыбка, тот же поцелуй. Та же беззаботность.
Он не испытывал угрызений совести. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, удивляясь, как он мог жить так, как будто ничего не случилось. Ничего. Он не испытывал вины.
Я больше не могу это скрывать. Я не могу убежать от этого.
Когда я стала такой женщиной? Готовая убивать. Даже стремящаяся к этому.
Я не могу ответить на этот вопрос, потому что никогда не была в таком положении, пока Джейс не умер. Всю свою жизнь мне все давалось легко. Даже если я была благодарна, это было неправильно.
Мне никогда ни за что не приходилось бороться. Я никогда не чувствовала необходимости защищаться. Может быть, женщина, та, что убивает из гнева, та, кто быстро покончит с тем, что ей угрожает… Может быть, я всегда была ею. Я просто не знала этого, потому что она дремала глубоко внутри меня, утешаясь тем фактом, что ей не нужно было действовать.
Жизнь была добра к ней, но не более.
Лежащий у моего бедра телефон начинает звонить, я вздрагиваю, когда он вырывает меня из моих мыслей. Инстинктивно я сначала смотрю на дверь. Где с минуты на минуту должны появиться копы. Они должны были знать, что я именно совершила преступление. Все улики находятся в моем доме. Мне следует признаться.
Они заберут меня и заставят заплатить за убийства.
Я этого жду. Я хочу этого. Я желаю, чтобы этот всепоглощающий страх оставил меня. Я хочу, чтобы чувство вины смылось. Я желаю, чтобы меня судили за мои грехи и приговорили, как и должно быть.
Даже если бы я сидела в жюри присяжных и услышала свою историю, я не знаю, как бы себя чувствовала.
Я так виновата, крещена кровью чужих жертв.
Может быть, в этот момент я сошла с ума. Может быть, это и будет мое наказание.
Это не делает меня менее виноватой.
Я такая же убийца, как и Мейсон.
И даже больше, чем Джейс, в некотором смысле.
Я отвечаю на звонок.
— Привет.
Я жду, что это полиция, но это Кэт.
— С тобой все в порядке?
Я закрываю глаза. Приятно слышать ее голос.
— А должно? — спрашиваю я с болью, которую она даже не может себе представить. Она понятия не имеет.
— Все будет хорошо. Мне только что сообщили.
— Кто? — спрашиваю я, садясь прямее и подтягивая колени к груди. — Насчет Мейсона? С ним все будет в порядке?
Мне нужно знать.
— С Мейсоном все будет в порядке?
— Успокойся, — прерывает она меня.
Я неловко сижу, ожидая, когда она продолжит.
— Что ты узнала?
Она молчит на секунду дольше, чем я могу выдержать.
— Он на допросе, — говорит она. — Хотя теперь они могут обвинить его в препятствовании, но не более того.
У меня перехватывает дыхание.
— Препятствовании?
Я моргаю снова и снова, чувствуя головокружение.
— Это то, что я слышала. Ничто не вечно.
Мое сердце бешено колотится.
— Это не… Я не могу. — Я изо всех сил пытаюсь говорить, дышать ровно. — Кэт, ты должна помочь ему. Ты должна мне помочь.
Это мой шанс признаться. Рассказать ей все. Я откидываю голову назад и раскачиваюсь от желания выплеснуть все это наружу.
— Все в порядке, он этого не делал.
— Я знаю, что он этого не делал. Они не могут его посадить. Они не могут ни в чем его обвинить, — говорю я, умоляя ее, как будто знаю, как все это работает. Но я понятия не
