Так же и сейчас. Ренни решила вести себя как журналист, делающий свою работу и поглощенный исключительно своими проблемами. Если она будет вести себя как и подобает журналисту, то есть фотографировать, писать заметки, наброски к статьям, может, она и убедит себя. Все равно что корчить рожи: ее мать часто говорила, что гримасничать нехорошо, а то лицо состарится преждевременно.
«А, так вот что случилось с твоим», — пробурчала тринадцатилетняя Ренни, самый дерзкий возраст, по мнению ее матери. Правда, это было произнесено так тихо, что мать не услышала.
Ренни оглянулась, проверяя все ли на месте, взяла камеру, повертела в руках объектив. Вот к примеру лодка, она привязана к пирсу толстыми, в руку толщиной, канатами, — они завязаны на морские узлы. Когда-то корпус лодки был черного цвета, а теперь он весь изъеден коричневой ржавчиной в местах, где смылась краска. На носу можно различить выцветшее название «Память». У Ренни возникло сомнение, сродни тому, которое она испытала, впервые увидев самолет, доставивший ее в эти края: неужели ЭТО может держаться на воде? Но ведь эта посудина дважды в день совершала прогулочные рейсы в голубую даль. Наверное, никто не рискнул бы в нее сесть, если бы это было небезопасно.
Палуба представляет собой беспорядочное нагромождение корзин, чемоданов, узлов. Несколько человек забрасывают на борт картонные коробки и складывают их в открытый люк и под скамейки. Ренни удается сфотографировать их, поймав в объектив коробку, летящую в воздухе, и две пары протянутых к ней рук, бросавших и ловивших. Она надеется, что снимок получится броский и эффектный, хотя она по опыту знает, что когда специально пытаешься добиться эффекта, ничего не выходит. «Передержка», — говорит в таких случаях Джейк. На Святой Агате Ренни сфотографирует рестораны, если там таковые имеются, и старушек, чистящих на солнце омаров, или не омаров, а что придется. Ренни знает наверняка, что местные бабки непременно будут что-нибудь чистить, правда, она совсем не уверена, что это окажутся омары.
Чья-то рука ложится Ренни на плечо, и она холодеет от ужаса. Ее заметили, они все знают, за ней следили.
— Привет, и ты здесь, — раздается Лорин голос.
Лора в светло-вишневом наряде, украшенном голубыми орхидеями, улыбается как будто не ожидала, что встретит здесь Ренни.
Ренни поднимается со своего «насеста».
— Я думала, что ты на Святой Агате, — говорит она. Еще мгновение и она разразится гневом.
— Да, я собиралась, но меня задержали, — отвечает Лора. Она оглядывается по сторонам, она вот-вот уронит коробку, как бы невзначай. — Я опоздала на судно. Ну да все равно, Эльве уже стало лучше.
Они обе знают, что все от слова до слова ложь. Но что же ей теперь делать? Любой невинный с виду вопрос может выдать ее с головой. Ренни ни в коем случае не хочет, чтобы Лора поняла, что она, Ренни, знает, что находится в коробке, знает, что ее использовали. Чем меньше ей удастся выяснить, тем лучше. Когда люди играют с оружием, то рано или поздно такие игры заканчиваются тем, что игроков убирают, и Ренни хотелось бы в такой момент очутиться подальше отсюда.
Лора окидывает цепким взглядом пирс, как бы запоминая в лицо, находящихся там людей.
— Я смотрю, ты благополучно довезла Эльвину коробку, — говорит она.
— Да, без проблем, — дружелюбно отвечает Ренни, стараясь, чтобы ответ прозвучал как можно равнодушней. — Я думаю мы сможем поместить ее в трюм.
— Лучше оставь ее при себе. Здесь так легко потерять вещи. К тому же Эльва всегда ужасно трясется над своими шмотками, она терпеть не может, когда приходится ждать, пока происходит разгрузка. Она не выносит стояние на жаре.
Лора не предлагает взять на себя заботы о коробке. Однако она заносит ее на судно и заталкивает под сиденье. Сиденье Ренни — деревянная скамья вдоль борта.
— Садись снаружи с подветренной стороны. Так ты и не промокнешь, и вони будет поменьше. Никогда не занимай места в нижнем салоне, там дышать нечем. Если нам повезет, то они пойдут только под парусами.
— А где можно оплатить проезд?
— Они подойдут ко всем, когда соберется народ, — говорит Лора, опять оглядываясь на пирс.
Без всякого сигнала люди начинают грузиться на палубу. Как только лодка подходит поближе, они прыгают через узкую полоску воды, в прозрачной глади видно, как шевелятся водоросли, облепившие пирс. Они похожи на искусственные волосы. Когда подходит очередь Ренни, один из матросов не говоря ни слова, берет у нее из рук сумочку, потом схватив ее за руку, помогает преодолеть расстояние между пирсом и лодкой.
Палуба постепенно заполняется людьми, в основном темнокожими. Они рассаживаются по скамейкам, кому не хватило места, пристраиваются на мешках, узлах и прочем багаже. Ренни вспоминаются рассказы о том, как опрокидываются перегруженные суда. Появились две немки из отеля, они озираются в поисках свободных мест. На борт влезла несговорчивая американская пара в мешковато висящих шортах; они предпочли стоять. Как зачарованные они смотрят на небо.
— А что, здесь всегда такая прорва народу? — интересуется Ренни.
— Нет, сегодня что-то уж слишком. Торопятся проголосовать. Завтра выборы.
Отдают швартовы, над головой Ренни мелькают ноги, взлетают канаты. Розовощекий толстяк в засаленной белой шляпе и темно-синем пиджаке неожиданно возникает из люка, который уже собираются задраить. Он протискивается сквозь людскую толпу, наступая всем на ноги, лавируя среди разгоряченных тел — собирает плату за проезд. Хотя никто не слышал, чтобы раздавались какие-то команды, толстяк во всяком случае молчал, неизвестно откуда появились десять человек, которые занялись развязыванием узлов. У края пирса образовалась пробка из орущих людей. Но расстояние между ними и лодкой быстро увеличивается, образуя непреодолимую преграду для оставшихся.
На пирс медленно въезжает темно-бордовая машина и останавливается позади толпы. Из нее вылезает человек, за ним второй. Их глаза, скрытые зеркальными очками, обращены в сторону лодки. Лора наклоняется и трет колено.
— Проклятые шпики.
Мотор заводится, и салон немедленно наполняется дымом.
— Теперь тебе понятно? — замечает Лора.
Святая Агата смутно вырисовывается в голубоватой дымке моря, а может быть и неба; остров то появляется, то медленно исчезает из глаз, сначала он кажется просто неопределенным пятном, но силуэт постепенно становится все четче, сплошная линия суровых отвесных утесов, заросших кустарником и кажущихся невзрачными в сравнении с хрустальной искристостью волн на солнце. Здесь все не так, как на Святом Антонио, где все утопает в зелени. Этот остров кажется безжизненным, пораженным засухой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
