возможность побеседовать с вами без помехи. Месяц светит достаточно ярко. И потом, сеньор, — я человек чести. — Он чуть приподнял капюшон, и взгляд его больших глаз словно бы подтвердил его слова.
— Положитесь на меня, — ответил я ему, — я непременно приду. Я не трус и, если вам вздумается на меня напасть, не оробею.
Ровно в двенадцать я был уже у капеллы, как мы договорились. Было довольно ветрено. Месяц то скрывался в тучах, то проглядывал вновь, заливая округу ярким светом. Ветер стучал оконными створками, морские волны с оглушительным грохотом разбивались о стены. Я расхаживал туда и обратно, плотно закутавшись в просторный плащ. Поначалу я был подстрекаем любопытством; разыгравшееся воображение изыскивало множество разгадок той тайны, которая меня мучила вот уже много недель. Но незнакомец запаздывал. Уже пробил час, а он все еще не приходил, и меня понемногу стал охватывать страх. Я пугался каждого скрипа покосившегося креста на какой-нибудь могиле, при любом шорохе листвы волосы у меня вставали дыбом. Наконец, когда я собрался уже идти прочь, мой незнакомец поднялся по ступеням мне навстречу.
— Простите меня, — воскликнул он, — я заставил вас ждать!
Он взял меня за руку и подвел к дверям капеллы.
— У нас мало времени, — сказал он. — И потому я буду краток. Несколько лет назад, будучи в Германии, я свел знакомство с одним весьма примечательным человеком, который вскоре исчез из гостиницы, где мы жили, совершенно загадочным образом и без какой-либо видимой причины. Второпях он забыл захватить бумажник, который хозяин гостиницы отдал мне. Там обнаружил я множество непонятных и незначительных писем, которые я вскоре научился читать, и они послужили мне ключом к алфавиту, на котором создана эта таинственная надпись. Вероятно, ее приняли за уцелевшую эпитафию и потому вмуровали в стену, но, в соответствии с моим ключом, здесь написано примерно следующее:
Чужак и посвященный! Друзья поблизости. В лесной пещере близ Алькантары. Первого числа каждого месяца.
* * *
На этом месте повествования Якоба я ощутил нечто вроде беспокойства. Но рассказчика это не смутило, и, пряча улыбку, он продолжал:
— Прочтя мне эту надпись, незнакомец смерил меня внимательным взглядом.
— Что вы скажете, сеньор?
— Не знаю, господин, — ответил я ему. — Смысл этой надписи остается для меня столь же темным, что и до вашего прочтения. Что же нам делать?
Он недовольно обернулся.
— Как?! — воскликнул он. — Вы еще спрашиваете? Я был обманут вашей внешностью! Советую вам поскорее идти отсюда прочь, если не желаете встретиться с моей шпагой!
— Этого я не боюсь, — с усмешкой отвечал я. — Но не горячитесь понапрасну. Я не менее, чем вы, интересовался разгадкой этой надписи, и слова мои — скорее просьба о совете, нежели холодное замечание.
Он как будто смягчился.
— Да и вправду, что же нам делать? — сказал он, тяжело вздохнув. — Сейчас только середина месяца, остается спокойно дожидаться первого числа следующего месяца. Сможете ли вы тогда поехать со мной?
Я ответил, что надеюсь получить отпуск ради этой поездки, если только галеоны не будут готовы к отплытию, поскольку служу в полку, который должен из здешней гавани отправиться в Мексику.
— Господи! — простодушно воскликнул он. — Знай я об этом, вы не услышали бы от меня ни единого слова! Но, по крайней мере, храните молчание, если уж не можете ехать со мной. Я к вам искренне расположен, хоть и сам не знаю почему, и предлагаю вам свою дружбу. Не отказывайтесь: возможно, она вам когда-нибудь пригодится.
— Я принимаю вашу дружбу с благодарностью, сеньор.
— Не хлопочите об отпуске — это может привлечь внимание. Я поеду один. Если вернусь и вы все еще будете здесь, клянусь, что обо всем расскажу. Если же я вас тут не застану, тайна останется тайной.
Я и слова не успел сказать, как он обнял меня и неслышно сошел вниз по ступеням. Вскоре я последовал за ним, простояв некоторое время у таинственной надписи и при свете месяца пытаясь постичь взаимосвязь знаков.
Через несколько дней получили мы приказ готовиться в путь; галеоны были оснащены, и вскоре мы покинули гавань. На протяжении длительного пути я только и делал, что старался прийти к какому-нибудь выводу на основании пережитого. Это занятие настолько увлекло меня, что я не без сожаления его оставил, когда вдали показался берег Америки и мы должны были наконец выбраться на сушу. Мятеж был быстро подавлен, и я взял отпуск в один год, чтобы навестить свою семью. Четыре дня я провел в Кадисе; остановившись в той же гостинице, я отдыхал и никуда не показывался, как вдруг получил на свое имя небольшое письмо без подписи, следующего содержания:
Как видите, я человек слова. Целый год ждал я, пока Вы вернетесь. Я так рад Вашему возвращению! Хотелось бы многое Вам рассказать. Я приду к Вам в девять часов.
* * *
Тут вдруг дети Якоба хором закричали:
— Отец! Отец идет!
И Якоб прервал свой рассказ. Он добавил только:
— Это тот самый человек, дон Карлос!
Я изумленно взглянул на него, не зная, что сказать.
— Как? Вы знаете меня? — едва успел я вымолвить, как тут же вошел долгожданный гость.
Он был высок и статен, несмотря на преклонные лета. Но на лице его только огромные сверкающие глаза сохранили свою красоту, вынеся ее неизменной из потока страстей. Одно желание в нем спешило смениться другим, и каждое при своем приближении застывало от общего холода его души. Все это в целом накладывало ужасающий отпечаток на игру лицевых мускулов, изображавшую лишь обрывки страстей, причем если им овладевало одно чувство, то тут же пробуждались и все прочие. Одни воспоминания вытеснялись другими, и лицо его постоянно выражало сменявшие друг друга мысли и настроения. Я имел возможность достаточно долго это наблюдать, поскольку старик, окинув меня внимательным взором, некоторое время стоял перед огнем, стараясь согреть руки. Не произнося ни единого слова, он сумрачно смотрел на пламя, затем так же молча взглянул на детей, которые играли подле, потом на женщину, на Якоба и на меня.
Казалось, он что-то искал в хижине либо не хотел сразу же знакомиться с чужаком. Наконец подсел он к нам на скамью.
— Вы прибыли из Сарагосы[139], сеньор, — обратился он ко мне. Якоб ответил за меня
