Христиан вздохнул и снова опустился в кресло. Потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этому. Ему вдруг показалось, что он не у себя на родине, что он иностранец, который растерянно бродит по чужой, полной опасностей стране, где каждому сказанному слову придается совсем иной смысл и каждый поступок может вызвать неожиданные последствия. Он вспомнил о тысяче гектаров в Польше, о конюшнях, о поездках на охоту и угрюмо улыбнулся. Хорошо, если ему разрешат снова стать инструктором лыжного спорта.
— Не смотри так… Не отчаивайся, — попросила Гретхен.
— Прости, пожалуйста, — насмешливо осклабился Христиан, — сейчас я запою от радости.
— Не сердись на меня. Я же ничего не могу сделать.
— Но разве ты не можешь пойти в гестапо и рассказать им все? Ты же знаешь меня и могла бы доказать…
Она отрицательно покачала головой.
— Ничего я не могу доказать!
— В таком случае я сам пойду в гестапо, я пойду к генералу Ульриху.
— Не смей и думать об этом! — резким тоном воскликнула фрау Гарденбург. — Ты погубишь меня. Гестаповцы предупредили, чтобы я ни единым словом не проговорилась тебе, а просто перестала с тобой встречаться. Ты только навредишь себе, а мне… Один бог знает, что они сделают со мной! Обещай, что ты никому ничего не расскажешь.
Гретхен выглядела очень напуганной. В конце концов, она и в самом деле ни в чем не виновата.
— Хорошо, обещаю, — сказал он, поднимаясь и медленно обводя взглядом комнату, с которой были связаны самые лучшие дни его жизни. — Ну что ж. — Он попытался усмехнуться. — Не могу пожаловаться, что я плохо провел свой отпуск.
— Мне так жаль, — прошептала Гретхен, ласково обнимая Христиана. — Ты можешь еще побыть…
Они улыбнулись друг другу…
Однако час спустя, когда ей послышался какой-то шум за дверью, она заставила его одеться и уйти тем же путем, каким он пришел, и уклонилась от ответа на его вопрос о следующей встрече.
Закрыв глаза, с застывшим, рассеянным выражением на лице, Христиан сидел в углу переполненного купе поезда, уносившего его в Ренн. Была ночь, все окна были закрыты и задернуты шторами. В вагоне стоял тяжелый, кислый запах людей, которые редко меняют белье, не имеют возможности регулярно мыться, по неделям ходят, спят и едят в одной и той же одежде. Этот запах вызывал у Христиана невыносимое отвращение и действовал на его взвинченные нервы.
«Нельзя ставить культурного человека в такие свинские условия, — мрачно рассуждал он. — Уж в двадцатом-то веке можно бы дать ему возможность хоть подышать чистым воздухом».
Вокруг себя Христиан видел дряблые лица подвыпивших спящих солдат. Сон иногда смягчает грубые черты, придает им нежное, как у детей, выражение. Тут он не видел ничего подобного. Наоборот, эти опухшие, безобразные физиономии казались во сне еще более хитрыми, лживыми и подлыми.
«Нет, надо во что бы то ни стало вобраться из этого положения, — решил Христиан, чувствуя, как у него от отвращения сводит челюсти. Он снова закрыл глаза. — Еще несколько часов — и снова Ренн, лейтенант Гарденбург, тупое, равнодушное лицо Коринны, патрули, плачущие французы, бездельничающие в кафе солдаты… Снова та же проклятая унылая рутина…»
Христиан чувствовал, что он сейчас не выдержит, вскочит на сиденье и закричит во весь голос. А в сущности, что он может изменить? Не в его силах повлиять на исход войны, продлить или укоротить ее хоть на минуту… Всякий раз, когда он закрывал глаза, тщетно пытаясь уснуть, перед ним вставал образ Гретхен — дразнящий и безнадежно далекий… После того памятного вечера Гретхен уклонялась от дальнейших встреч. По телефону она разговаривала мягко, хотя и боязливо, и утверждала, что очень хотела бы встретиться, но… как раз вернулся из Норвегии один ее старинный приятель… (Этот старинный приятель возвращался то из Туниса, то из Реймса, то из Смоленска, и обязательно с каким-нибудь дорогим подарком — где уж Христиану было с ним состязаться.) Что ж, может быть, так и нужно действовать! В следующий раз он приедет в Берлин с кучей денег и купит Гретхен меховое манто, кожаный жакет и новый патефон — все, о чем она говорила. Куча денег — и все будет в порядке.
«Я скажу Коринне, чтобы она привела своего родственника, — продолжал размышлять Христиан, лежа с закрытыми глазами в зловонном, набитом солдатами вагоне и прислушиваясь к стуку колес мчащегося в ночи по французской земле поезда. — Хватит быть дураком. В следующий раз, когда я приеду в Берлин, карманы у меня будут набиты деньгами. Немножко бензину, сказала Коринна, и ее родственник сможет возить свой груз на трех машинах. Хорошо, этот паршивый деверь получит бензин, и незамедлительно».
Христиан примирительно улыбнулся и минут через десять, когда поезд медленно приближался к Бретани, даже ухитрился заснуть.
На следующее утро Христиан явился в канцелярию доложить о своем прибытии и застал там лейтенанта Гарденбурга. Лейтенант показался ему похудевшим и более собранным, словно он только что прошел учебный сбор. Пружинистыми, энергичными шагами он расхаживал по комнате и на уставное приветствие Христиана ответил очень любезной — с его, конечно, точки зрения — улыбкой.
— Хорошо провели время? — дружески поинтересовался он.
— Очень хорошо, господин лейтенант.
— Фрау Гарденбург сообщила мне, что вы передали ей сверток с кружевом.
— Да, господин лейтенант.
— Очень мило с вашей стороны.
— Не стоит благодарности.
Лейтенант взглянул на Христиана (с некоторым смущением, как тому показалось) и спросил:
— Она… хорошо выглядит?
— Прекрасно, господин лейтенант, — серьезно ответил Христиан.
— Хорошо, хорошо. — Сделав нечто похожее на пируэт, лейтенант нервно повернулся к карте Африки, сменившей на стене карту России. — Очень рад. Она слишком много работает, переутомляет себя… Очень рад… Хорошо, что вы успели вовремя воспользоваться отпуском.
Христиан промолчал. Он не испытывал никакого желания вступать с лейтенантом Гарденбургом в утомительный светский разговор. Он еще не видел Коринну, и ему не терпелось поскорее встретиться с ней и сказать, чтобы она немедленно связалась со своим родственником.
— Да, вам очень повезло, — продолжал Гарденбург, неизвестно чему улыбаясь. — Идите-ка сюда, унтер-офицер, — с загадочным выражением сказал он. Гарденбург подошел к грязному окну с решеткой и посмотрел в него. Христиан сделал несколько шагов и остановился рядом.
— Прежде всего я должен предупредить вас, что все это весьма конфиденциально, совершенно секретно. Мне вообще не следовало бы ничего говорить, но мы давно уже служим вместе, и я думаю, что могу положиться на вас.
— Так точно, господин лейтенант, — осторожно подтвердил Христиан.
Гарденбург тщательно осмотрелся вокруг и наклонился к Христиану.
— Наконец-то! — прошептал он торжествующе. — Наконец-то свершилось! Нас перебрасывают. — Он резко повернул голову и взглянул назад. В канцелярии, кроме Гарденбурга и Христиана, находился писарь, но он сидел метрах в десяти от них. — В Африку, — добавил Гарденбург таким тихим шепотом, что Христиан с трудом расслышал. — В африканский корпус. Через две недели. — Его лицо расплылось в улыбку. — Разве это не замечательно?
— Так точно, господин лейтенант, — помолчав, равнодушно согласился Христиан.
— Я знал, что вы будете рады.
— Так точно, господин лейтенант.
— В предстоящие две недели нужно сделать очень много, вам предстоит масса хлопот. Капитан хотел вызвать вас из отпуска, но я считал, что вам будет полезно отдохнуть и вы потом наверстаете упущенное…
— Большое спасибо, господин лейтенант.
— Наконец-то! — торжествующе потирая руки, провозгласил Гарденбург. — Наконец-то! — Невидящим взглядом он уставился в окно; его взору рисовались тучи пыли на дорогах Ливии, поднятые танковыми колоннами, в ушах стоял грохот артиллерийской канонады на побережье Средиземного моря. — Я уже начал было побаиваться, — доверительно сообщил Гарденбург, — что так и не побываю в бою. — Он тряхнул головой, пробуждаясь от сладостного сна, и обычным, отрывистым тоном добавил: — Ну хорошо, унтер-офицер. Вы мне понадобитесь через час.
— Слушаюсь, господин лейтенант, — ответил Христиан и направился было к двери, но вернулся.
— Господин лейтенант!
— Да.
— Разрешите доложить фамилию солдата сто сорок седьмого саперного батальона, совершившего дисциплинарный проступок.
— Сообщите писарю, а я направлю ваш рапорт по команде.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
Христиан подошел к писарю и молча наблюдал, пока тот записывал, что по донесению унтер-офицера Христиана Дистля рядовой Ганс Рейтер был одет не по форме и вел себя не так, как подобает солдату.
— Ну, теперь ему влетит, — авторитетно заявил писарь. — Месяц неувольнения из казармы.
