какому решению и постановили передать вопрос на разрешение конференции. Придя туда, мы все сознали неизбежность борьбы: это было написано на лицах рабочих»{322}.
«Согласно заранее намеченному порядку дня, решено было в первую очередь заслушать доклады из районов, преимущественно фабрично-заводских рабочих, — вспоминал другой из руководителей Московского комитета. — И вот один за другим, по вызову районных организаторов, выходят на трибуну или говорят с мест непосредственные представители рабочей массы. И общий тон речей один: московские рабочие рвутся в бой.
— Рабочие нашей фабрики постановили, что дальше ждать нельзя!
— У вас на заводе рабочие давно уже наковали пик и кинжалов.
— У нас все говорят, что выступят сами, если Совет и партия будут молчать!
Вот что говорило на конференции большинство выступавших делегатов»{323}.
Конференция, учтя выступления делегатов, постановила начать 7 декабря в 12 часов дня всеобщую политическую стачку и перевести ее в восстание. Аналогичное решение по предложению большевиков приняла в тот же вечер проходившая в Москве конференция делегатов 29 железных дорог.
Утром 6 декабря собрался Федеративный совет РСДРП — совместный орган Московского комитета РСДРП (большевики) и Московской группы РСДРП (меньшевики), организованный в конце октября для руководства «политическими выступлениями московского пролетариата в предстоящих событиях»{324}. Решено было создать информационное бюро, в которое, кроме социал-демократов (и большевиков и меньшевиков), пригласить представителей эсеров, Всероссийского союза железнодорожников и Московского Совета.
Вечером того же 6 декабря состоялось заседание Московского Совета, на котором, кроме его депутатов, присутствовали представители конференции железнодорожников, съезда почтово-телеграфных служащих и польские рабочие, находившиеся в то время в Москве. «Это придало особое значение совещанию, так как решения его выходили за рамки собственно московских дел»{325}.
Московский Совет единодушно постановил: начать с 12 часов 7 декабря всеобщую политическую забастовку. «Далее, принимается предложение партий, — сообщала газета московских большевиков «Борьба», — чтобы руководство в эти дни борьбой пролетариата и его дальнейшими решительными актами принадлежало всецело Исполнительному комитету Совета рабочих депутатов и революционным партиям. Исполнительный комитет решено пополнить представителями из городских организаций и некоторых рабочих союзов. По вопросу, каким предприятиям не бастовать, было принято следующее предложение Исполнительного комитета: «Водопровод на первое время забастовки работает. Булочные на окраинах могут быть открыты лишь по разрешению Совета рабочих депутатов в том случае, если они не повысят цену на хлеб». Решено также потребовать закрытия винных лавок. Воровство и грабеж в городе будут строго преследоваться в дни выступления пролетариата: к ворам будут применяться репрессивные меры. После кратких дебатов решено было, чтобы электричество не функционировало и чтобы газеты не выходили. Исполнительный комитет во все время забастовки будет выпускать «Известия Совета рабочих депутатов». Утром 7 декабря повсюду должны быть устроены митинги, и на них должны быть проведены решения Совета, для того чтобы к 12 ч. дня вся заводско-фабричная и промышленная жизнь в Москве остановилась»{326}.
Постановление Московского Совета было проведено в жизнь. Единственная из издававшихся в то время в Москве газет — «Известия Московского Совета рабочих депутатов» — 8 декабря сообщала: «Остановились все дороги Московского узла, движения поездов нет. Стали все типографии: ни одна газета не выходит». За длинным списком забастовавших предприятий следовали строчки: «По приблизительному подсчету, бастует около 100 тыс. рабочих. Приведенные сведения составлены крайне спешно и не полны. Целый ряд забастовавших фабрик не приведен»{327}.
«Вчерашний день будет великим днем в жизни Москвы… — продолжали «Известия». — Никогда еще московский пролетариат не выступал с таким единством, такой грозной и могучей армией. По постановлению Совета… с 12 часов дня стали почти все значительные заводы и фабрики Москвы, стали сами, без снимания, без угроз, не из страха, а потому, что сознал рабочий класс, почти весь целиком, что настало время решительной борьбы. С красными флагами, с пением революционных песен, с клятвенным обещанием бороться до конца расходились рабочие»{328}.
Первые два дня, 7 и 8 декабря, забастовка носила мирный характер. Войско колебалось, не поддерживая демонстрантов, но и не выступая открыто против них. Этот период стачки очень ярко описал очевидец событий М. Горький. «Ну-с, приехали мы сюда, а здесь полная и всеобщая забастовка. Удивительно дружно встали здесь все рабочие, мастеровые и прислуга. Введена чрезвычайная охрана, а что она значит — никому не известно и как проявляется — не видно. Ездят по улицам пушки, конница страховидная, а пехоты не видно, столкновений нет пока. В отношениях войска к публике замечается некое юмористическое добродушие: «Чего же вы — стрелять в нас хотите?» — спрашивают солдаты, усмехаясь. — «А вы?» — «Нам не охота». — «Ну, и хорошо». — «А вы чего бунтуете?» — «Мы — смирно…». — «А может, кто из вас в казармы к нам ночью прилет поговорить, а?» — «Насчет чего?» — «Вообще… что делается и к чему…».
Такой разговор происходил вчера при разгоне митинга в Строгановском училище. Кончилось тем, что нашлись охотники ночевать в казармах и с успехом провели там время.
Митинг в Аквариуме, где было народу тысяч до 8, тоже разогнали, причем отбирали оружие. Публика, не желая оного отдавать, толпой свыше тысячи человек перелезла через забор и, спрятавшись в Комиссаровском училище, просидела там до 9 ч. утра, забаррикадировав все двери и окна. Ее не тронули. Вообще — пока никаких чрезвычайностей не происходит, если не считать мелких стычек, возможных и не при таком возбуждении, какое царит здесь на улицах. Горными ручьями всюду течет народище и распевает песни. На Страстной разгонят — у Думы поют; у Думы разгонят — против окна Дубасова поют. Разгоняют нагайками, но лениво. Вчера отряд боевой дружины какой-то провокатор навел на казацкую засаду. Казаки прицелились, дружинники тоже. Постояв друг против друга в полной боевой готовности несколько секунд, враждующие стороны мирно разошлись. Вообще — пока еще настроение не боевое, что, мне кажется, зависит главным образом от миролюбивого отношения солдат. Но их ужо начинают провоцировать: распускают среди них слухи, что кое-где в солдат уже стреляли, есть убитые, раненые. Это неверно, конечно».
Горький уже подписал письмо, когда 9 декабря получил сведения, заставившие его сделать небольшую приписку: «У Страстного, — сейчас оттуда пришла Липа, — строили баррикады, было сражение. Есть убитые и раненые — сколько? — неизвестно. По, видимо, мною. Вся площадь залита кровью. Пожарные смывают ее»{329}.
9 декабря стало последним мирным днем стачки. Надежды на то, что армия поддержит революцию, не оправдались. «…Надо иметь мужество прямо и открыло признать, — писал В. И. Ленин, — что мы… не сумели использовать имевшихся у нас сил
