— Возможно ли это? — со свойственной ему мягкостью спросил Ивен.
Дония оскалила зубы.
— То, что я скажу тебе, убедит тебя в том, что это необходимо. — Она встрепенулась, вскинула руки и воскликнула:
Но не теперь. Мы заслужили ещё день и ночь перед тем, как говорить о страшном. О отцы детей моих!..
Джоссерек не понял, ни что она сказала потом, ни что они хором прокричали ей в ответ. Он стоял, погруженный в свое одиночество.
Пока все мужья собирали съестное и напитки, складывали лампы, меха, свертывали шатер, запрягали телегу с веселой помощью друзей, Дония играла со своими детьми и малюткой-внуком. К Джоссереку подходили, предлагали ему свое гостеприимство, заводили любопытствующие, но вежливые разговоры, к которым он уже привык. Когда Дония со своими мужьями уехала, познакомиться с чужестранцем подошли люди из Дикого Ущелья и Росного Дола. А когда настали сумерки и у шатра, разбитого мужьями Доний на вершине холма, звездой загорелся костер, кровная сестра Доний, Никкитай-охотница, отвела Джоссерека в сторону и шепнула:
— Она спрашивала меня, хочу ли я тебя. Я буду рада…
— Не в эту ночь, — только и смог выдавить он. Памятуя о вежливости, он охотно поблагодарил бы её — но рогавики не знают слов благодарности.
Глава 16
Помня, как подействовал на Донию план Сидира истребить дикие стада, Джоссерек боялся того, как воспримет ту же весть её родня. Впрочем, реакция жителей подворья Темный Вереск удивила Донию не меньше, чем его. Некоторых и там обуяло бешенство, но большинство ограничилось яростными криками.
Крона предложила свое объяснение:
— Я тоже не поддалась приступу гнева, хотя потрясение было глубоким. Эти люди, как и я, не живут охотой. А роды живут ею — и даже не столько телесно, сколько духовно. Для них вместе с дикими стадами исчез бы самый смысл существования. А подворье — это всего лишь кучка домов, где занимаются ремеслами. Если хозяева лишатся его, они построятся ещё где-нибудь. Подворье не так священно, как наши древние просторы. (Если только слово, которое она употребила, означало «священно».)
Позже Дония призналась Джоссереку, что сомневается, правильно ли рассудила наставница.
— Я сама никогда не поверила бы, что слова могут поразить меня подобно молнии, как произошло в тот первый раз. Я сносила угрозу вторжения — пока оно не коснулось Хервара — и держала себя в руках. Может, потому, что знала, как мы отражали такие наскоки в прошлом, и не думала, что кто-то сможет — нанести нашей земле непоправимый вред? Не знаю. Знаю только, что когда вспоминаю о наших животных, то сохраняю спокойствие и могу быть веселой лишь потому, что просто убеждена: мы этого не допустим. Может быть, я просто неспособна поверить в то, что это может произойти.
Больше она ничего не сказала. Это был единственный раз, когда она приоткрыла Джоссереку свое сердце.
Поэтому, обращаясь к сообществу с телеги, она предупредила, чтобы все были безоружны. И пожалуй, поступила мудро. Некоторые и впрямь бросились с криками бегать по равнине, как в свое время она, разрывали дерн ногтями и зубами или вскакивали на коней, хлеща их с небывалой жестокостью, и уносились прочь. Большинство, однако, осталось на месте, хотя и подняло крик; кое-кто плакал; примерно одна треть, особенно пожилые люди, закрыли лица руками и разошлись поодиночке.
— Не знаю, зачем они все это делают, — ответила Дония на вопрос Джоссерека. — Они и сами наверняка не знают. Можно предположить, что сила их чувств заставляет их разойтись, чтобы не влиять друг на друга так, как это делают взбудораженные собаки. — Она сморщила нос. — Вон как от них смердит. Неужто не чуешь?
Народ, у которого нет толпы — и нет политики? — в полнейшей растерянности думал Джоссерек. Невозможно!
Дония спрыгнула с телеги.
— Пойду к моим мужчинам, — сказала она и оставила его одного.
К вечеру семьи воссоединились. Супруги разошлись по шатрам, холостые ушли в степь, и приглушенные, но недвусмысленные звуки ясно говорили Джоссереку, в чем они находят утешение, не в пример ему самому, хлещущему мед. Его никто не звал. Ему поставили отдельный шатер, и все щедро его угощали, но не допускали чужака в свою жизнь. Джоссерек знал, что никто не хотел его оскорбить — для рогавиков сдержанность была нормой. Но ему не становилось легче от этого знания.
Легче ему стало, хотя и ненамного, когда к нему опять пришла Никкитай. Она не произносила ни слова, только издавала разные звуки, и всего его исцарапала на память. Но с ней ему почти удалось выбросить из головы Донию и потом уснуть.
Наутро Никкитай вернулась и предложила ему проехаться.
— Весь этот день, да и завтрашний тоже, люди будут думать, что делать дальше, — сказала она. — Будут ходить, говорить, спорить, пока солнце не устанет смотреть на них. Ну а мыс тобой уже все решили, верно?
— Пожалуй. — Он взглянул на неё с проблеском удовольствия, несмотря на свое угнетенное состояние — он чувствовал, что ни одна женщина, кроме северянки, не сумела бы так помочь ему. Она была на несколько лет моложе своей сестры, стройная, длинноногая, загорелая, голубые глаза в сетке морщинок от привычки вглядываться вдаль, льняные волосы связаны в конский хвост. Сегодня она, кроме рубашки, штанов и сапог, почти таких же, как у него, надела большое ожерелье из оправленной а серебро бирюзы. Материал был южный, но работа строгая, северная. — Ты хочешь ехать в какое-то определенное место?
— Да.
Больше она ничего не сказала, и он уразумел, что вопросы, безобидные в любой другой стране, здесь считаются назойливыми.
Они оседлали двух лошадей, взяли с собой фляги, колбасу, лепешки, сушеные яблоки, уложили оружие и уехали. Небо затянулось серым покровом, было тихо, прохладно, в воздухе пахло влагой. Крупной дичи не было видно: стада не задерживались там, где их находил человек и брал с них дань, пусть и скромную в сравнении с их обилием. На редких деревьях собрались певчие птицы, шмыгали в траве кролики и лесные курочки. Мягко стучали копыта.
— Не могу разгадать твоих слов о том, — начал Джоссерек, — что сообщества не скоро решат, что им делать. Разве не самое разумное отправиться на краевое вече?
— Всем? — удивилась Никкитай. — Я тоже не понимаю тебя.
— Ну, я думал, что они будут… — Он вспомнил, что, не знает, как на их языке звучит «голосовать», и закончил неуклюже: — Все или поедут на вече, или останутся в Херваре. Так ли это?
— Все сообщества? — Никкитай нахмурилась и задумалась. Ей не хватало того знакомства с широким миром, которым обладала Дония. Но ума ей было не занимать. — Я поняла тебя. Будет вот что. Почти все будут спрашивать мнения друг у друга, чтобы легче было принять решение. И в некоторых случаях, из-за семейных уз или ещё чего-нибудь, кто-то, конечно, поступит не совсем так, как бы ему хотелось. Но могу сказать тебе заранее: из Хервара уедут немногие — с нами ли в Громовой Котел или гонцами в другие роды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
