И тут я с потрясающей внезапностью понял, что если в моей жизни еще остался какой-то смысл, то весь он связан с ее существованием. Мы ехали рядом. Тени деревьев корчились по земле безобидными сказочными чудовищами — многорукими, многопалыми, с ветвистыми рогами и кривыми туловищами. Земля отражала и наши тени, слившиеся воедино. Солнечные лучи ослабли, рассеянно блуждали в кронах сосен, стали кривыми как паутины, порой обрывались и свисали вниз. Закат дня. Закат жизни. Закат самого времени.
– Вы сегодня необычайны в своем великолепном наряде!
Она молча согласилась. Да, комплимент вышел весьма банальным. А хотелось высказать ей нечто уникальное, изысканное… Даже из стихов Пессимиста не смог вспомнить ни строчки про женщин или про любовь. Что ж, пессимист он и есть пессимист. И я подумал, что лучше уж молчать, чем жонглировать бессодержательными фразами.
– Вы куда-то спешите? — спросила она.
– Нет-нет, это одна из моих традиционных прогулок. Согласитесь, лесной воздух лечит все болезни.
– Вы чем-то больны?
О боги! Как не хотелось касаться этой темы, одно воспоминание о которой рушило хрупкую душевную идиллию последних минут. Я желал только одного: забыться, забыть обо всем, окунуться в звуки ее голоса и… больше ничего. Этого достаточно. Потом мы болтали о всяких пустяках. Даже не помню, о чем она меня спрашивала и что я ей отвечал. Между делом я ей намекнул, что на днях должен уехать в Манчестер, так что нашу следующую встречу планировать трудно. Минут пятнадцать мы просто шли пешком — молча, взявшись за руки, наслаждаясь близостью друг друга и общаясь лишь взглядами.
Солнце, этот раскрасневший зрелый плод, который от собственной тяжести начинает клонить к земле, опускалось все ниже и, если еще и держалось на небе, то только благодаря тому, что запуталось в клочьях облаков. К вечеру все облака окрашивались жертвенной кровью умирающего дня. Кроны деревьев слегка покачивались от ветра, как бы прощально помахивая уходящему светилу. Свет медленно мерк, лишая нас своего благословения. Мир засыпал, а наши души только по-настоящему пробуждались.
Я и не понял, как это произошло, но вдруг почувствовал мисс Элену в своих объятиях. Наши губы сомкнулись в бесконечно-долгом страстном поцелуе… Она не сопротивлялась. Ее пальцы перебирали мои волосы, и в голову ударила приятная хмель. А еще мне показалось, что я прожил такую длинную и сложную жизнь только ради красоты этого мгновения…
Наконец, она мягко отстранилась и посмотрела куда-то в сторону, видимо, опасаясь встречаться со мной взглядом.
– Мисс Элена! Как сильно я люблю вас!
Она молчала. После я в категорической форме потребовал, чтобы она улыбнулась, и мы расстались. А мой путь лежал по малоизвестной лесной тропинке к той самой заброшенной избушке. Благо, зрительная память меня пока не подводила. На западе свет еще отчаянно сражался с наступающей темнотой. Место этого сражения было красно-багровым от обильного пламени. Тьма медленно побеждала. Винд постоянно фыркал и отмахивал хвостом назойливых насекомых. Рядом располагались болота — традиционные обиталища комаров и гнуса. Тропинка все больше обрастала травой, ускользала из виду и создавала опасность вообще затеряться в гуще кустарников. Лес таял в ночи, что путало всякую ориентацию. А на небе появился бледный призрак луны. Ее прохладный свет, серебрящий ветви, не давал миру умереть окончательно.
Ну вот наконец и та избушка, мрачно-серое сплетение полусгнивших бревен. Утопая в вязкой земле, да еще с прогнутой крышей, она напоминала жилище злых волшебников из детских сказок. Я без лишних церемоний вошел под ее кров, по-хозяйски зажег свечу и принялся растапливать железную печь. Внутри все пропахло плесенью, бревна почернели от старости, а может заодно и от скуки. Маленький деревянный стол, двое нар с соломенной подстилкой, земляной пол — вот она, незатейливая романтика лесных отшельников, для кого-то чуждая, для кого-то просто недоступная. Здесь присутствовала редкая тишина, поклонником и ценителем которой я являлся всю жизнь. Лишь слабое потрескивание в печи стало собеседником моим помыслам. Я улегся на жесткие нары, накрылся смрадным одеялом, но при этом испытал умиротворяющий покой во всем теле.
Это последний раз в жизни, когда мне было доступно вообще чувство какого-то покоя…
Мысли еще долгое время водили вокруг моей головы шумные хороводы — с музыкой, с криками, с громкими спорами. То принимали облик миссис Хофрайт и говорили ее голосом, то преображались в кучера Мэтью, который до сих пор испуганно глядел мне в глаза и повторял ту же фразу: «клянусь вам, мистер Айрлэнд! клянусь! я сказал вам чистую правду!». Потом мысли, желая меня подразнить, превращались в маклиновских зверей: поревут, поревут да исчезнут. Несколько раз являлась мисс Элена, ничего не говорила, но постоянно улыбалась. Я улыбался ей в ответ. Порой темнота в моих глазах порождала совершенно бессмысленные, абстрактные образы: неведомые лики чудовищ, странные изогнутые линии разных цветов, вспышки и чьи-то далекие крики. По мере того, как сон постепенно проникал в мое сознание, мысли становились все более вялыми, невнятными, дремлющими…
Потом на некоторое время все исчезло…
…сквозь щели моего маленького убежища просачивались первые лучи рассвета. Одеяло почему-то валялось на полу, я глянул на часы, но сквозь запотевшие стекла так и не смог различить сколько сейчас время. Печка, моя единственная подруга, давно уже потухла. И легкий холодный озноб неприятно окутывал тело. Даже не верилось: хоть одна ночь прошла спокойно! Единственное, что нарушало тишину, так это жужжание болотных насекомых. Вдруг послышались приближающиеся шаги, и в дверь постучали.
– Сейчас! — я поднялся с кровати и отворил засов.
Появился Голбинс: в запыленной одежде, широкополой шляпе и глубоких болотных сапогах, в которых можно было утонуть еще вернее, чем в самом болоте. Он вежливо поклонился и сказал:
– Сэр, миссис Хофрайт постоянно молится о вас. Мы очень надеемся, что вам стало лучше, и кошмары больше не преследуют вас.
– Спасибо, Голбинс, мне действительно лучше. А как вы нашли сюда дорогу?
– Это не я. Мой пес Драгон хорошо чует запах вашей лошади. Вот, принес вам…
Он достал из кармана заботливо приготовленный завтрак. А это очень даже кстати! Замечено, что лесной голод чем-то отличается от домашнего — становится более диким и необузданным. Я с невероятным наслаждением проглотил несколько бутербродов, растворяя их в себе прохладной вишневой настойкой. Затем еще раз поблагодарил дворецкого и вдруг почувствовал неловкое чувство вины перед всеми слугами в замке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
