Настало время уходить. Мы разнесли стан Рагналла, утопили волчью зарю в крови и нанесли врагу жестокую рану. Меж лагерных костров, затухающих под дождем, лежали тела.
Добрая половина армии Рагналла спаслась. Теперь эти воины стояли на вершине Эдс-Байрига, откуда могли лишь наблюдать, как наши неистовствующие всадники охотятся на последних уцелевших воинов нижних лагерей. Вглядевшись сквозь пелену ливня, я вроде бы рассмотрел Рагналла, стоящего рядом с крохотной, закутанной в плащ фигурой. То могла быть Брида.
— Мой брат там, — горько произнес Финан.
— Ты его видишь?
— Вижу и чую, — ирландец вогнал меч в ножны. — В другой раз. Я его убью.
Мы повернули назад. Мы пришли, убивали, а теперь уходили, гоня перед собой лошадей, женщин и детей через мокрый лес. Нас никто не преследовал. Люди Рагналла, в которых вселяла уверенность гордыня их предводителя, укрывались от бури. Мы же пришли с грозой и теперь возвращались с рассветом.
Недосчитались мы одиннадцати человек. Лишь одиннадцати. Двое на моих глазах, перескочив рвы, ринулись на стену из щитов на холме Эдс-Байрига, но остальные? Я так и не узнал дальнейшей судьбы тех девятерых, но это была малая цена за тот разгром, что мы учинили армии Рагналла.
Мы убили или ранили от трехсот до четырехсот человек, а прибыв в Честер, обнаружили, что захватили сто семнадцать лошадей, шестьдесят восемь женщин и девяносто четыре ребенка. Даже Цеолнот с Цеолбертом, питавшие ко мне острую неприязнь, стоя рукоплескали пленникам, которых провели сквозь ворота.
— Хвала Господу! — воскликнул отец Цеолнот.
— Воистину слава ему! — прошепелявил щербатым ртом его братец.
Одна из пленниц закричала на него, и священник, подступив ближе, стукнул её по голове.
— Тебе повезло, женщина, — прошипел он, — ты в руках Господа! Теперь ты станешь христианкой!
— Все малыши станут христианами! — провозгласил епископ Леофстан, алчно поглядывая на плачущих детей.
— Скорее рабами на рынках Франкии, — пробормотал Финан.
Я спрыгнул с седла, расстегнул перевязь и отдал Вздох Змея Годрику.
— Почисти его и смажь. — наказал я. — Потом разыщи отца Глэдвайна и приведи его ко мне.
— Тебе нужен священник? — недоверчиво покосился на меня Годрик.
— Мне нужен отец Глэдвайн. Приведи его.
С тем я отправился завтракать.
Отец Глэдвайн был одним из священников Этельфлед. Молодой человек с высоким бледным лбом и неизменно хмурый. Глэдвайн, воспитанник одной из школ короля Альфреда в Уэссексе, считался образованным и служил у Этельфлед писарем. Он писал её письма, размножал её законы, составлял хартии на земли, но его репутация превосходила эти заурядные обязанности. Он был поэтом, прославившимся за свои гимны. Гимны эти распевали как монахи в церкви, так и арфисты в залах. Мне пришлось выслушать несколько из них, в основном во дворце Этельфлед.
Я ждал, что они окажутся скучными, но отцу Глэдвайну нравилось передавать в своих песнях истории, и несмотря на неприязнь, мне они понравились. В одном из лучших его творений пелось о женщине-кузнеце, выковавшей гвозди, которыми распяли пригвожденного бога.
Там пелось о трех гвоздях и трех проклятиях. Первое из них привело к тому, что её ребенка съел волк. От второго муж утонул в галилейской выгребной яме. Третье же поразило женщину трясучей хворью, отчего её мозги превратились в кашу. Все это служило доказательством силы христианского бога.
То была хорошая история, поэтому я и призвал Глэдвайна. Когда монах вошел во двор, где Годрик окунал мою кольчугу в бочонок, то имел такой вид, словно у него самого мозги превратились в кашу. Вода в бочонке окрасилась в розовый.
— Это кровь, — пояснил я задергавшемуся Глэдвайну.
— Да, господин, — произнес он, запинаясь.
— Кровь язычника.
— Хвала Господу, — начал он, но вспомнил, что я тоже язычник, — что ты жив, господин, — поспешно и находчиво добавил он.
Я стянул с себя кожаную безрукавку, что носил под кольчугой. Она воняла. Во дворе толпились просители, как и обычно. Люди приходили в поисках справедливости, за милостью или просто чтобы напомнить о своем существовании. Теперь они ожидали, спрятавшись под крытым проходом на краю двора. По-прежнему шел дождь, хотя буря уже растеряла свою злобу. Среди просителей я увидел Гербрухта, здоровяка-фриза. Перед ним на коленях стоял пленник. Я не узнал его, но решил, что это один из людей Этельфлед, пойманный на воровстве. Гербрухт заметил мой взгляд и заговорил.
— Позже, — сказал я ему и снова повернулся к бледному священнику. — Ты сочинишь песню, Глэдвайн.
— Да, господин.
— Песнь об Эдс-Байриге.
— Конечно, господин.
— Это песня поведает о том, как Рагналл, Король Моря, Рагналл Жестокий, явился в Честер и был там побежден.
— Побежден, господин, — повторил Глэдвайн. Он моргнул, когда ему в глаз попала капля дождя.
— Ты расскажешь, скольких его воинов убили, скольких женщин захватили, скольких детей взяли в рабство.
— В рабство, господин, — кивнул он.
— И сколько мерсийских воинов пошли с мечом на врага и заставили его ползать в грязи.
— В грязи, господин.
— Это будет ликующая песнь, Глэдвайн!
— Конечно, господин, — ответил он нахмурившись, и встревоженно оглядел двор. — Но разве у тебя нет собственных поэтов, господин? Своих арфистов?
— А что мои поэты споют про Эдс-Байриг?
Он всплеснул покрытыми чернильными пятнами руками, гадая, какого ответа я жду:
— Конечно же, расскажут о твоей победе, господин.
— А я этого не желаю! — прервал его я. — Это будет песнь о победе леди Этельфлед, ясно тебе? Пусть меня там не будет! Расскажи о том, как леди Этельфлед повела воинов Мерсии, чтобы уничтожить язычников, скажи что её вел твой бог, вдохновлял её и подарил победу.
— Мой Бог? — потрясенно переспросил он.
— Мне нужна христианская поэма, придурок.
— Тебе нужна... — начал было придурок, но проглотил остаток вопроса. — Победа леди Этельфлед, да, господин.
— И принца Этельстана, — добавил я, — его тоже не забудь.
Этельстан был с моим сыном и хорошо себя проявил.
— Да, господин, и о принце Этельстане.
— Он убил множество врагов! Скажи об этом! Как Этельстан истреблял язычников. Это песнь про Этельфлед и Этельстана, мое имя упоминать не следует. Можешь сказать, что я остался в Честере из-за больного пальца на ноге.
— Из-за пальца на ноге, господин, — повторил Глэдвайн, нахмурившись. — Желаешь приписать эту победу воле Всевышнего?
— И Этельфлед, — настаивал я.
— И ведь сейчас пасхальная неделя, — пробормотал Глэдвайн себе под нос.
