Наследник Крови Горин-Гир был в плохом настроении, но не из-за угрюмого сопротивления, которое оказывал ему простой народ. На самом деле он ожидал, что казнь вызовет большее противодействие. Скорее всего настроение портил тот факт, что он стоит здесь, под выматывающим душу дождем, наблюдая за тем, как умирает какая-то семья, а настоящие противники уютно устроились за крепкими стенами. Он-то смел думать, что поскольку его армия продралась через, по-видимому, бесконечные и дикие леса Анлейна, то судьба будет к нему добрее. Он-то надеялся, что голова тана Ланнис уже будет торчать на колу возле ворот замка, а вместо этого он оказался перед перспективой затянувшейся, утомительной и скучной осады, которая сама по себе со временем может обернуться не меньшей угрозой, чем враг на стенах Замка Андуран. Он старался со смирением, как того требует вера, принимать судьбу такой, какова она есть, но было очень трудно.
Эта война с самого начала представлялась рискованным предприятием и опиралась лишь на надежду, что судьба будет снисходительна к такой наглости. Пограничная цитадель Тенври — слишком крепкий орешек! Ее не так-то легко одолеть (Кровь Горин-Гир еще в прошлом узнала ей цену), но когда полукровка Эглисс явился в крепость Горин-Гира в Хаккане с обещанием, что сможет предоставить помощь кирининов Белых Сов, отец Кейнина Энгейн сразу усмотрел удобный случай. Хотя Кейнин ничего, кроме презрения, не чувствовал к потомству столь непристойного скрещивания, — а Эглисс с самого начала поразил его, как особо неприятный и корыстный представитель этого вида, — даже он был поражен возможностью, которую предлагал ему на'кирим. А предлагал он всю армию Горин-Гира незаметно провести через Анлейн вглубь земель врага, и тогда оставшаяся в стороне крепость Тенври окажется бесполезной. Еще до рождения Кейнина, когда сам Энгейн был всего лишь наследником крови, самые лучшие из Крови Горин-Гир были вырезаны в Тенври армией Ланнис-Хейга. Младший брат Энгейна погиб там, в то время как сам Энгейн лежал больной, оправляясь от раны, полученной на медвежьей охоте. Таким образом, Эглисс предложил тану не просто месть, а своего рода исцеление, когда обещал, что сможет открыть дорогу к сердцу земель Ланнис-Хейга.
Стоя в центре площади, щитник Кейнина громко прочитал приговор. Публики было немного. Кроме наследника Крови и кое-кого из его Щита, всего несколько кучек воинов, кутавшихся в плащи, да с десяток жителей города, которых пригнали на зрелище в качестве зрителей. Это был бедный люд, оборванный и опускавший глаза. Они всеми возможными способами демонстрировали полное безразличие к происходящему, хотя Кейнин знал, что они распространят вести о его правосудии среди всех, немногочисленных, оставшихся жителей Андурана.
Другие Крови Темного Пути сначала осмеяли план Энгейна, не в самую последнюю очередь потому, что у них вызывала отвращение сама идея союза с кирининами. Даже когда сдержанное согласие было даровано, ему выделили не больше тысячи клинков Гир, и тех только для ложной атаки на Тенври. Правда, Верховный Тан торжественно заверил, что придет больше, если счастье укажет путь; разумеется, он считал, что такая возможность существует. И примерно сотня воинов Боевого Инкалла пошла впереди, конечно, со Шревой во главе. Все-таки мысль о том, что инкаллимы тогда, в Тенври, предали его семью, наблюдая с холма, как гибнут воины Горин-Гира, язвила еще кишки Кейнина, и он инкаллимам не доверял. Хотя именно Шрева высказалась в том смысле, что не только тан, но и все члены правящей семьи Ланнис-Хейгов должны умереть, и по собственной инициативе предложила несколько добровольцев для набега на Колглас. Эглисс снова предоставил Белых Сов для этой атаки. Однако насколько бы Кейнин ни презирал на'кирима, его ценность бесспорна. Без пропитания и проводников, которые обеспечили лесные твари, он мог бы потерять половину своих воинов на марше через Анлейн; другую половину, возможно, убили бы в перестрелках те же Белые Совы, если бы не были на его стороне.
Судьба сыграла жестокую шутку в самые последние дни перед выступлением армии. Жизнь уже не так крепко держалась в теле Энгейна ок Горин-Гира. Его силы стали резко убывать, а одного желания недостаточно, чтобы позволить ему выступить в поход. Поэтому, когда настало время, Кейнин и его сестра Вейн преклонили колена у отцовского ложа (при этом запах его болезни ударил им в нос) и пообещали ему положить конец Ланнис-Хейгам.
Палачи завязали сзади волосы жертв. Один из мальчиков — младший, судя по виду, — дрожал от страха. У него тряслись губы, он вздрагивал от рыданий, бившихся у него в горле. Кейнин это видел, но не обращал внимания. Его мысли были далеко от того, на что смотрели глаза.
Они уже почти достигли успеха. На севере атака через Долину Камней заманила в ловушку большую часть сил Ланнис-Хейгов; замок в Колгласе сожжен, и брат тана убит; Андуран до обидного легко пал сам. Но этого было еще недостаточно. Замок держался, и тан в нем ожидал подхода своих союзников. Если бы Тенври был атакован на несколько часов раньше, или сам Кейнин на один день позже выбрался бы из Анлейна, то в Андуране едва ли остался хотя бы один воин, чтобы занять позиции в замке, а Кросана можно было бы захватить по дороге из его столицы в Тенври. Это было намерением и надеждой Кейнина. И вот из-за такой-то малости судьба распорядилась по-своему.
В центре площади дружно блеснули клинки, и четыре тела упали вперед. Ноги колотили по земле, головы подергались и замерли, кровь брызнула на землю и побежала бесчисленными ручейками между булыжниками. Кейнин развернул коня и направил его к дому торговца, который они с Вейн теперь считали своим.
Вейн. Его половина, его сильнейшая половина, как он иногда думал. Он очень хорошо знал, что большинство воинов ее боялись больше, чем его. Усердие и пылкость веры Вейн в Темный Путь и в Кровь были путеводными звездами для всех. Вера и в его сердце горела ярко, но Вейн вносила в нее такую свирепую страсть, что блеск ее мог ослепить.
Энгейн не один раз пытался женить сына. Но ни одна из невест, предложенных Кейнину — ни ласково-льстивые дочери крупных землевладельцев, ни даже гипнотически прекрасная дочь Оринна ок Вин-Гира, — не смогла бы стать равной по силам соперницей Вейн. Кейнин не представлял себе женитьбы, пока не найдет женщину, способную померяться силами с Вейн и выдержать сравнение.
Он нашел сестру наверху, в комнате, которая когда-то была вполне великолепной спальней. Торговец, чья семья жила здесь, очевидно, был очень талантливым торговцем, потому что таких прекрасно оснащенных домов Кейнин в своем отечестве не видел, если не брать в расчет домов танов и их родни. На деревянных панелях, украшавших стены, изображались сцены охоты. В вычурных железных подставках горели свечи. На полу разостлали волчьи и медвежьи шкуры. Их нашли на чердаке вместе со многим другим, что забывает или бросает бегущая семья. Вейн сидела за узким длинным столиком с приделанным к нему полированным щитом и морщилась, расчесывая волосы гребенкой из оленьего рога. Ее немного искаженное отражение морщилось тоже.
— Сделано? — не поворачиваясь, спросила она.
— Сделано. Я предпочел бы видеть их, работающими на стенах.
— Четыре пары рук немногое сделали бы для защиты города от нападения, — возразила Вейн. — Зато четыре пары взрезанных глоток добавили нам еды.
— И то сказать.
Кейнин устало расстегнул кожаную тунику и бросил ее на пол. Легкая юбка, надетая под тунику, промокла насквозь.
— Нужно, чтобы кто-нибудь зажег свет, — сказала сестра. Он подошел и взял из ее рук гребенку.
— Сейчас. Позволь я это сделаю; ты выдерешь все волосы, пока расчесываешь.
Он несколько минут стоял молча, методично разбирая и расчесывая волосы. Сосредоточенность на задаче отвлекла его от тревожных мыслей. Даже грязные и всклокоченные, ее волосы были прекрасны. Он чувствовал запах дыма, грязи и пота.
— Ты хорошо потрудилась?
— Со строителями машин. Здесь дерева и веревок хватит на сотню военных орудий. Есть и умелые руки. Правда, нескольких лучших мы потеряли еще в лесу. Таким образом, еще несколько дней, и мы по горло закидаем их руинами их любимого города.
— Еще несколько дней. И неделя еще, чтобы взломать ворота или стены. Или две недели? Или шесть? У нас есть столько времени?
Она пожала плечами. Глядя на ее сложенные на коленях руки, Кейнин видел, что она перебирает кольца. Он мысленно улыбнулся. Эта старая привычка! Он давно ее заметил и всегда мог ясно представить себе: непослушный, независимый ребенок сидит в ночной рубашке и делает то же, всегда одно и то же, крутит перстни на пальцах. Это случалось, когда ее мозг напряженно работал, словно ее мыслям требовался некий внешний отклик. Она давно уже этого за собой не замечала, и если бы Кейнин сделал ей замечание (а он иногда делал, с самым наивным простодушием), то она впилась бы в него таким раздраженным взглядом, что он не мог не рассмеяться. Это раздражение тоже напомнило бы то серьезное выражение, с каким она, маленькая, смотрела на что-то такое, что по ее ребячьим представлениям было неправильно.
