Джон поставил стакан на стол и встал:
— Пожалуй, пойду поплаваю. Кто-нибудь со мной?
Мэри отрицательно покачала головой. Шмидт с сомнением произнес:
— Мне кажется, это не совсем уместно.
Заложив руки в карманы и насвистывая, Джон неторопливой походкой направился в дом. Слух у него безукоризненный. Я узнала мелодию «Смерти на шоссе». Сегодня он превзошел самого себя по части бестактности. В отличие от того, о чем поется в этой песне, в нашем происшествии виски не было, зато было много крови. И я не слышала, чтобы кто-то молился.
Лэрри попытался освободить Шмидта от угрызений совести:
— В конце концов вы едва знали беднягу...
Но Шмидт не пошевелился. Я не хотела бы, чтобы у кого-то создалось впечатление, будто он недостаточно чувствителен, но, подозреваю, что им руководили не только соображения приличий. Видимо, желание поесть, выпить и получить побольше информации было еще сильнее. Отдавая должное закускам, он засыпал Лэрри вопросами. Ранен ли кто-нибудь? Установлено ли, с какой целью совершена террористическая акция? Где была заложена бомба и как приведена в действие?.. Бленкайрон не знал ответов. Наконец слуга сообщил, что Фейсал ждет Лэрри в кабинете, и тот, извинившись, вышел. Шмидт решил, что теперь не грех и искупаться. Поскольку я не могла решить, что лучше: вести задушевную беседу с беременной женой или любоваться великолепными мускулами мужа беременной жены, то удалилась к себе в комнату.
Я тоже не знала ответов на вопросы, которые Шмидт задавал Лэрри, зато мои, надо признать, неотчетливые воспоминания о случившемся подсказывали еще несколько, не пришедших в голову Шмидту. Я видела огромную воронку в земле и клубы пыли, но ни одна колонна не упала и ни на одном сфинксе не осталось ни царапины. Я видела множество лежавших на земле тел, но лишь одно из них было безусловно мертвым. Убийство иностранца, к тому же иностранного археолога, наделает много шума. «Наиболее вероятные подозреваемые» всегда имеются на всякий пожарный случай, но в данном случае им, боюсь, была предназначена роль козлов отпущения. Истинные же преступники, чья вина может быть доказана в судебном порядке, найдены не будут. (Прошу обратить внимание на терминологию. Мы, известные сыщики-любители, обожаем выражаться, как профессионалы.)
Не могу сказать, что в тот момент я ощущала себя таким уж профессионалом. То, что я чувствовала, можно было назвать страхом, от которого во рту становится сухо. Обрывки и осколки некой гипотезы расползались в голове, словно изворотливые жучки со множеством ножек, и каждый раз, когда я пыталась прихлопнуть хоть одного, бросались в укрытие за твердыню моей глупости. Весь план, казалось, настолько противоречил здравому смыслу, что я бы умерла от смеха, окажись его автором кто-то другой, кроме Джона.
Тем не менее одно обстоятельство представлялось мне ясным и очевидным, и за ужином я старалась придумать предлог, чтобы поговорить о нем, но так, чтобы не усугубить дела. Лэрри не ужинал с нами. Он передал свои извинения и сообщил, что будет занят весь вечер. Сам Бог посылал мне возможность что-то предпринять.
— Мне очень неловко злоупотреблять гостеприимством Лэрри, — заметила я, ковыряя ложкой в восхитительном фруктовом салате. — Он слишком благовоспитан, чтобы сказать это, но, уверена, мы осложняем ему эти дни. Дело не только в том, что он готовится к отъезду, но и в том, что в связи со смертью Жана Луи у него возникло множество новых административных проблем. Как вы отнесетесь к тому, чтобы переехать в отель, Шмидт?
Обычно Шмидт согласен на все, лишь бы быть вместе со мной, но тут вдруг проявил непокорность:
— Но, оставшись, мы сможем помочь и утешить нашего бедного друга...
— Сомневаюсь, что вы можете оказать ему ту помощь, какая требуется, — сухо сказал Джон. — Думаю, Вики пришла в голову очень правильная мысль. Мы, разумеется, будем скучать по вас, когда вы нас покинете. Оба.
Если это был не намек, значит, я ничего не смыслю в намеках. По тому, как Джон поднял бровь, я также догадалась, что это была цитата из какой-то обожаемой Шмидтом кантри-баллады. Среди них есть множество, посвященных тоске по ушедшим, причем в большинстве случаев слово «покидать» означает в них не просто временный уход со сцены.
Ужин тянулся мучительно долго, главным образом из-за того, что Шмидт сполна отдавал должное каждому блюду. Похоже, у остальных особого аппетита не было. Когда мы перешли на террасу, чтобы выпить кофе, слуга отвел меня в сторону: «Один джентльмен хочет видеть вас, мисс», — тихо сказал он.
Он ждал в холле. Сначала я его не узнала. Видимо, он оделся для похорон: черный пиджак, темный галстук. Лицо его производило такое же похоронное впечатление, как и костюм.
— Фейсал? — удивилась я.
Попытка улыбнуться ему явно не удалась.
— Я был у мистера Бленкайрона и подумал... надеялся уговорить вас пойти со мной в кафе.
У меня было много причин счесть эту идею неудачной.
— Не думаю, Фейсал, не сегодня.
Он переложил свой кейс в другую руку, правой крепко схватил меня за локоть и понизил голос почти до шепота:
— Вики, прошу вас. Совсем ненадолго. Это не то, что вы думаете. Неужели вы полагаете, что у меня сейчас есть настроение что-то праздновать? Мне просто нужно с вами поговорить.
С моей стороны было множество причин счесть эту идею не такой уж неудачной. Он видел, что я начинаю сдаваться, и тем же хриплым шепотом продолжил:
— Мы пойдем в отель турагентства или в «Уинтер пэлэс» — туда, где вы будете чувствовать себя уютно. Ну пожалуйста.
— Ну-у-у...
Он чуть ли не силой потащил меня к дверям. Я сделала слабую попытку воспротивиться под предлогом того, что мне нужно привести себя в порядок и взять сумочку, но он пресек ее: я и так прекрасно выгляжу, а сумочка не понадобится, потому что он сам привезет меня домой.
Что касается последнего, то так оно и случилось, хоть и несколько не соответствовало моим ожиданиям.
Я почувствовала облегчение, увидев такси, а не лимузин-мастодонт Лэрри, и даже еще большее облегчение, услышав в распоряжении (в целом мне непонятном), которое отдавал водителю Фейсал, слова «Уинтер пэлэс». Мы не пошли в отель, а уселись на веранде, заполненной народом. Я заказала кофе и сразу перешла к делу:
— Давайте не будем терять времени. Что стряслось?
— Можете задавать вопросы.
— Я только что задала. Это имеет отношение к смерти доктора Мазарэна? Неплохой трамплин для вас.
На его лицо легла необычная коричневато-серая тень:
— Надеюсь, вы не думаете, что я к этому причастен?
— Если бы думала, не сидела бы здесь. Но вы — член одной из... э-э-э... революционных организаций, не так ли?
Лицо Фейсала посерело еще больше.
— Если хотите, чтобы меня прямо отсюда уволокли в тюремную камеру, откуда я никогда больше не выйду, говорите, пожалуйста, чуточку погромче.
— Простите.
Фейсал выпил свой кофе и заказал еще.
— Забудьте о политике, она не имеет никакого отношения к тому, что происходит. Думаю, вы и сами это понимаете.
Он замолчал, выжидательно глядя на меня.
Не много же он сообщил, но и этого было достаточно, чтобы укрепить мои подозрения. Однако, как бы я ни умирала от желания (читать: «очень хотела») узнать побольше, я не собиралась обсуждать свои предположения с тем, кого подозревала.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказала я. Фейсал достал платок и вытер лоб.
— Я, конечно, использовал неподходящий случай в качестве предлога для этой встречи, но не мог уйти просто так и оставить вас в очень рискованной ситуации. Я собираюсь на время скрыться, и вы должны сделать то же самое. Могу отвезти вас в одно место, где вы будете в безопасности.
Я застонала:
— Зачем, ну зачем я все это делаю?! Казалось бы, должна была уже кое-чему научиться! Нет, Фейсал, спасибо. — Я осмотрелась вокруг. — Если позволите, пройдусь между столиками с протянутой рукой и соберу несколько долларов, чтобы нанять такси...
— И вернуться в логово льва?
— А вы предпочитаете отправить меня прямо на раскаленную сковороду? То, что вы предлагаете, означает из огня да в полымя.
— Я же сказал вам...
— Вы мне ничего не сказали! Я услышала лишь о каких-то смутных опасностях. Доверьтесь моей способности здраво мыслить, Фейсал, назовите хоть две — черт, согласна и на одну причину, по которой я должна принять ваше предложение.
Теперь застонал Фейсал. Видимо, со стороны мы напоминали двух больных собак.
— Мне велели показать вам вот это, — он открыл кейс и достал листок бумаги.
На нем ничего не было написано. Это был пустой лист черной бумаги величиной приблизительно в восемь квадратных дюймов.
Я почувствовала, как кровь медленно уходит из моих головных сосудов — сначала застыл мозг, потом голосовые связки. В течение нескольких минут из моего горла вырвалось лишь нечленораздельное бульканье. Наконец я снова обрела дар речи:
