дрожи и ужаса. Мы зашли в домик, который был лишь прикрытием для сложной системы катакомб под ним. Спайд сказал, что первый раз меня может шокировать увиденное, но потом я не смогу без этого жить. В какой-то степени он был прав: воспоминания об этом отвратном месте всегда со мной. Спайд привёл меня в зоопарк. Это место, правда, так у нас и называется – «Зоопарк». В комнатках за решётками, в импровизированных вольерах, сидели, лежали и спали люди. Молодые девушки в кожаном белье, совсем маленькие мальчики и девочки, молодые и старые, безрукие и безногие, привязанные на цепь. Кто-то не умел даже разговаривать, а только мычал, потому что он вырос в этом зоопарке. Этих людей когда-то объявили в вашем мире неизлечимо больными, сумасшедшими или преступниками… И вместо кладбища или дурдома поселили в Зоопарке. У кого-то в глазах читался страх, кто-то считал это единственной возможной жизнью, а у кого-то на лице было написано только желание поскорей умереть. Мне до сих пор иногда снятся их лица.
«Выбирай, – сказал мне Спайд, – я люблю, чтоб у девочки рук не было, и она не могла сопротивляться. Ну, а ты пока приглядись. Здесь же рядом есть ферма. Так что, если захочешь посетить экскурсию и узнать, откуда берутся наши котлетки и молочко на завтрак, поброди тут».
Мне стало дурно, я чувствовал, что схожу с ума. Меня тошнило и кружилась голова. Я выбежал оттуда и заперся дома. Я лежал на кровати, накрывшись с головой одеялом, наверное, несколько месяцев. Мне слышались стоны, я видел глаза обитателей зоопарка, я чувствовал их боль. Мама думала, что я заболел, вызывала врачей, приносила мне каши в кровать, но ничего не помогало. Я ничего не хотел, не хотел даже ходить, мыться и разговаривать.
В конце концов, я понял, что не могу так больше жить. Я чувствовал, что должен стать новым Сидхартхой Гаутамой. И мне оставалось только одно – бросить богатство, дом и семью и пойти в народ, а потом сесть где-нибудь и начать медитацию.
Родители, скрепя сердце, решили отправить меня на год к вам, за овраг. В качестве шпиона. Меня учили, что и как вам говорить, на что вас направлять… Рисковое было предприятие, ты и сам уже видишь. Ко мне уже постепенно начали возвращаться силы и желание жить полной жизнью, но за неделю до выезда мои родители погибли в автокатастрофе. Я снова был сломлен. Нет, я был стёрт в порошок и размазан ботинком по асфальту. Тогда я взял пару рубашек, джинсы, несколько книг и уехал.
И туда возвращаться я не хочу. Не могу. И не буду.
Тёма молча стоял и смотрел за овраг, в темноту. История Дани выглядела бредовой, но она многое объясняла. Тайные силы, о которых говорил учитель. Пропавшие люди. Страшилки про отшельников-людоедов. Теперь он действительно слышал рёв ездящих машин там, за мусоркой.
Значит, это правда. Значит, он и весь его мир – это просто сырьевой придаток. Они – мыши, бегающие в колесе, чтобы те, высшие существа, имели электричество, воду, еду и грязные развлечения. Они питаются плесенью и ходят в обносках, а там за оврагом люди едят их мясо и ездят на шикарных машинах. Тёма вспомнил, как он сам на сталкерстве сливал бензин из брошенных тачек и отдавал канистры солдатам. Так вот куда всё направлялось. Союз Учёных, значит, разработки…
Как теперь смотреть в глаза маме, Насе, брату или Доценту? Просто молчать и терпеть? Просто сидеть и ждать, пока твою маму или девушку объявят неизлечимо больной и отвезут в Зоопарк? Смотреть, как твои приятели корячатся по восемь часов на работах в канализации, чтобы у тех незнакомых людей были джакузи, и им приятно было сидеть на своих золотых туалетах?
Артём сжал кулаки. Ему хотелось передушить всю Новую Москву своими руками.
– Нужно перестрелять этих ублюдков! Нужно всем рассказать! – сквозь зубы сказал он.
– Бро, остынь… Я обдумал уже все варианты. Вот, скажи, у тебя есть пистолет или там, скажем, автомат?
– Нам нельзя.. Всё оружие мы обязаны сдавать…
– И чем же ты будешь расстреливать ублюдков? Из пальчика делать «пиф-паф»?
– Можно взять у полицейских или найти склад!
– Я тебя умоляю! Все склады с оружием разобрали ещё тридцать лет назад во время гражданской войны. Тем более, поверь мне, все солдаты и полицейские в достаточной мере осведомлены, на кого они работают!
– Тогда надо просто незаметно на них напасть, а убивать можно не обязательно пистолетами!
– Да как ты проведёшь незаметно через мусорку две тыщи человек? Да даже, если и проведёшь, тебя там встретят во всеоружии.
Тёма молча думал. Потом разжал в кармане нож и голым кулаком треснул с размаха Даню в челюсть. Тот немного отшатнулся и схватился ладонью за подбородок.
– Ты чего? – испуганно спросил Даня, у которого между пальцами потекла кровь из пирсингованной губы.
Тёма не ответил и только ударил его второй раз. Новенький упал на землю и вскрикнул. Тёма бил его и бил, попадая кулаками в живот, рёбра, в лицо… Даня свернулся калачиком на земле и закрыл голову руками, периодически уворачиваясь от ударов. Тёма бил его изо всех сил, колошматил его в надежде услышать, что всё это было шуткой. Но Даня не сдавался.
Когда у Тёмы закончилась вся ярость, он просто сел рядом с ним и заплакал.
– Я ещё придумаю, что можно сделать, – сказал Артём сквозь слёзы, не поднимая головы, – я обязательно придумаю.
Долгие минуты прошли в тяжёлом молчании, изредка прерываемом всхлипами. Даня лежал на спине, согнув колени и запрокинув голову, чтобы из носа не текла кровь, Артём сидел на раскрошенном бордюре, тупо уставившись в землю и шмыгая носом. Вдалеке по-прежнему слышался едва различимый рёв машин, с мусорки тянулся неприятный запах гари и над всем этим сквозь дымку светила неподвижная полная луна.
– У меня остался только один вопрос: зачем ты всё это мне рассказал? – устало поинтересовался Артём.
– Я хочу уйти отсюда. Ты иммунный, ты можешь меня провести через опасную зону.
– И зачем мне это нужно? – спросил Артём, посмотрев на лежащего на земле новенького и подняв бровь.
– Если ты не пойдёшь со мной, после школы тебя завербуют. Всех иммунных вербуют и отправляют в Новую Москву. Тебе промоют мозг, и ты покорно будешь служить своим врагам.
Снова воцарилось молчание. Тёма понимал, что нельзя принимать резких решений. Всё было слишком сложно, голова закипала и отказывалась соображать. Было понятно, что Горбунов всё знал. И про Новую Москву, и про
