Он покосился на Глорию. Лицо такое серьезное. Целых два месяца. Страшно долго.
– Ничего. Тебе у него будет весело. А когда вернешься, тебе это место понравится еще больше.
– Оно мне и сейчас нравится. И весело мне там не будет. Подружка папы – просто сучка.
– Не надо так говорить.
– Извини. Но это правда.
– Это мама твоя ее так называет?
– Нет. Сама придумала. Это несложно.
– И все равно постарайся с ней поладить, – сказал Саул. Это был максимум того, что может посоветовать смотритель маяка. – Ведь не насовсем же тебя туда отправляют.
– Само собой. А потом я вернусь. А ну-ка помоги встать. Вроде бы мама подъехала. – Он не слышал шума машины, но это ничего еще не значило.
Он протянул ей руку, распрямился, чтобы она могла опереться на него, и помог ей подняться на ноги. Она стояла, покачиваясь, потом положила ему руку на плечо. И сказала: – До свиданья, Саул. Смотри, сбереги эту лужицу для меня.
– Вобью возле нее колышек с табличкой. – Он пытался выдавить улыбку.
Она кивнула, а потом бросилась прочь, бесстрашно перепрыгивая с одного камня на другой – вот ведь маленькая егоза.
Неожиданно для самого себя он развернулся и, пока она не успела исчезнуть из виду, крикнул:
– Эй, Глория!
Она тоже обернулась, раскинула руки, чтоб сохранить равновесие, стояла и ждала.
– Не забывай меня! Береги себя! – Он хотел, чтобы это прозвучало небрежно, как бы между прочим. Не получилось.
Она кивнула, махнула ему рукой и что-то прокричала в ответ, но он не расслышал, а потом помчалась по лужайке, свернула за угол, за маяк, и исчезла из виду.
Внизу, в воде, рыба заглатывала маленького красного краба, который отбивался как-то медленно и лениво, словно и не хотел вырваться на свободу.
0016: Кукушка
Маяк проглядывал сквозь туман, словно зыбкое отражение самого себя; серый холодный пляж, песок шелестел и терся об обшивку лодки, оставленной ими на мелководье. Гребни мелких волн загибались полукругом – эдакий бульон из искаженных вопросительных знаков. Маяк не соответствовал воспоминаниям Кукушки – все стены обгорели, краска облупилась до самого верха, до фонарной комнаты, где лежали изуродованные и потухшие прожекторы. Огонь закоптил и окна на лестничных площадках, и в сочетании с кусками разбитого стекла и разбросанными кругом предметами, талисманами, накопленными людьми за долгие годы, все это превращало маяк в нечто шаманское. Теперь здание могло служить лишь ориентиром для их лодки – простейшая из функций, – а больше было никому не нужно. Маяк превратился в высокий, узкий, населенный призраками редут.
– Сожжен по приказу командира пограничного отряда, – сказала им Грейс. – Сожжен потому, что они не понимали его, а вместе с маяком сгорели и журналы.
Но Кукушка уловила колебание в голосе Грейс, словно та умалчивала о том, что произошло в действительности, умалчивала о резне и обмане, не желала говорить, что именно пришло сюда со стороны моря.
Возможно, она до сих пор пытается как-то систематизировать все это, отделить реальное от воображаемого.
Может быть, журналы все же уцелели, несмотря на произошедшее, может, хотя бы часть их удастся восстановить? Может, если они войдут, поднимутся в фонарную комнату, откроют люк, глянут вниз, то увидят то же, что видела биолог да и она сама много лет тому назад? Что, если отраженный свет этих старых записей озарит их неким новым знанием, внедрится в их сновидения, навеки возьмет их в плен? Или же они найдут там всего лишь груду пепла? Кукушке не слишком хотелось это выяснять.
Близился вечер. Они отплыли с острова рано утром в большой лодке, которую, как оказалось, Грейс прятала вдали от пирса. Биолог больше не появлялась, хотя Контроль окидывал взглядом морские просторы с почти патологической тревогой. Но Кукушка почувствовала бы ее присутствие задолго до того, как они могли оказаться в опасности. Ей не хотелось говорить ему, ради своего же блага, что океаны, через которые проплывает сейчас биолог, куда шире и глубже, нежели то пространство, что им предстояло пересечь на пути к маяку.
Они двинулись к маяку по берегу, выбрав тропинку, где было меньше риска попасть под обстрел снайпера, возможно, засевшего где-то наверху. Грейс считала, что все здесь или погибли, или давным-давно покинули это место, но она могла и ошибаться. Со стороны моря не появлялся никто, будь то призраки или создания из плоти и крови. «Они выходят из моря, все эти твари, такие, как биолог, только менее добрые».
Перевалив через дюны, они безо всяких происшествий добрались до ровной земли у маяка, постояли на краю заросшей сорняками лужайки. Здесь буйно разрослись крапива и кустики черники: еле проходимая преграда для них, зато прекрасное естественное укрытие для птиц, крапивников и воробьев, которые стрелами носились в зарослях, оглашая воздух веселым чириканьем, не соответствующим мрачной обстановке полного запустения. Вездесущие чертополохи взирали на Кукушку своими цветками, похожими на микрофоны – липкие купола, словно созданные для того, чтоб улавливать и передавать звуки, а не распылять свои семена. И еще здесь попахивало гарью.
Выбитая дверь манила зияющей чернотой, а серое небо над головами как-то странно отсвечивало, подрагивало, заставляя Контроля все больше нервничать. Он не мог стоять на месте и не хотел, чтобы Грейс и Кукушка стояли неподвижно. Кукушка видела, как ясность исходит от него, точно нимб из остро заточенных ножей, и гадала: сумеет ли он остаться самим собой ко времени, когда они войдут в башню? Возможно, сумеет, если что-нибудь сверхъестественное не сорвется с этого серого неба.
– Незачем ходить наверх, – сказала Грейс.
– Неужели тебе ни капельки не любопытно?
Грейс восприняла этот вопрос благодушно. Кукушка понимала, что женщина все еще оценивает ее, и никак не могла понять, о чем она думает. Может, Грейс согласилась на эту авантюру, думая, что Кукушка – это действительно секретное оружие? Одно она знала точно: пока Грейс была с ними, ее шансы переговорить с Контролем с глазу на глаз свелись к нулю, что в любом разговоре будут участвовать все трое. Это тревожило ее, потому что Грейс она знала даже хуже, чем Контроля.
– Не хочу туда подниматься, – сказал Контроль. – Не хочу. Я считаю, нам нужно как можно скорее уйти с открытой местности. И как можно скорее добраться до нашей цели.
– По крайней мере, здесь, кажется, никого, – заметила Грейс. – Похоже, что Зона Икс резко сократила вражеские ряды.
Да, это было к лучшему, пусть даже и звучало жестоко. Но взгляд, который бросил на Грейс Контроль, говорил о том, что он еще не избавился от совершенно неуместной здесь сентиментальности, свойства, принадлежавшего другому, внешнему миру.
– Что ж, позвольте мне пополнить эту коллекцию, – сказала Грейс и швырнула островной отчет биолога и журнал в темный провал двери.
Контроль смотрел в эту темноту с таким видом, точно она совершила ужасный поступок, который требовалось исправить. Но Кукушка так не считала. Просто Грейс пыталась освободить их.
«Никогда еще сцена не могла быть столь живой без движущихся по ней душ». Это предложение, прочтенное в колледже, сопровождало биолога после переезда в город и вернулось к Кукушке, когда она стояла на пустой парковке и наблюдала, как белка-летяга бесшумно перемахивает с одного телеграфного столба на другой. В тексте шла речь о городских пейзажах, но биолог прикладывала его к миру природы или, по крайней мере, к тому, что можно было считать дикой местностью, хотя люди изменили мир настолько, что даже Зона Икс не смогла полностью уничтожить все их знаки и символы. Кустарники и деревья, представляющие инвазивные виды, были лишь одной стороной этого явления; другая заключалась в том, что даже еле заметная тропинка, протоптанная человеком в зарослях, меняла топографию местности. «Единственный способ сохранить окружающую среду в ее первозданном виде – это полное отсутствие нашего вмешательства, а для этого нужно, чтобы все мы исчезли». Вывод, который биолог исключила из своей диссертации, но не смогла выгнать из головы, а теперь он пылал в сознании Кукушки и, даже подвергнутый холодному анализу и отчужденный вместе с другими принадлежавшими не ей воспоминаниями, все равно сохранял определенное влияние. Особенно в свете воспоминания о глядящих на нее тысячах глаз.
Они продвигались в глубь континента, и крупные предметы исчезали, открывая глазу мелкие и незабываемые: вот полевой лунь темной полоской пролетает низко над водой; а вот характерный след уже на воде, там, где проплывает мокасиновая змея, или щитомордник. А вон там, подальше, на удивление высокая трава, каскадом, точно волосы, спадающая на землю.
Ее вполне устраивало молчание, но Грейс с Контролем были настроены по-другому.
– Я скучаю по горячему душу, – сказал Контроль. – И по коже, которая не чешется с ног до головы.
