Я замечал, что матушка волнуется почти так же, как я.
— Он кажется еще большим, чем всегда, — тихонько сказала она; глаза ее сверкали.
Но наконец мы проехали через заставу, которая к тому времени была устроена на Нью-роуд, и мои попутчики признали: да, вот уже и Лондон. Теперь я начал удивляться тому, что улицы сменяют и сменяют одна другую, а противоположный край города все не показывался. Больше того, я никогда не видел и даже не представлял себе таких улиц, меня ошеломляли их ширина, высота зданий, обилие и разнообразие транспорта — роскошных частных карет, что проносились мимо (прощальные взмахи лошадиных хвостов воспринимались как жест презрения), обшарпанных наемных экипажей, черных угольных повозок, огромных неуклюжих подвод, — а также напор пешеходов, которые двумя громадными сплошными толпами спешили в противоположных направлениях по тротуару.
Пропутешествовав еще почти час, мы очутились на особенно широкой улице, которая, как сказала мне миссис Попплстоун, называлась Риджент-стрит; на моей любимой карте такой как будто не было, что и не удивительно: ко времени издания карты улица еще не была построена. Карета поплелась почти шагом, потому что проезжая часть и тротуар превратились в пугающую круговерть из взрослых и детей, лошадей и повозок — как бывает на ярмарочной площади. Там были юнцы с желтоватыми лицами, в черном платье и черных круглых шляпах, с висящими вдоль щек локонами — «евреи», шепнула матушка; они сновали меж карет, предлагая пассажирам товары: апельсины, пряники, орехи, перочинные ножи, записные книжки, пеналы. Другие люди, взрослые и мальчики, швыряли в окна какие-то бумаги; когда я поймал одну, это оказалась театральная афиша. (Наконец-то я побываю в настоящем театре!) Очередные таинственные личности, рискуя жизнью, выбегали на середину улицы с лопатами и ведрами. Это походило на сон наяву: грохот экипажей на мостовой, крики уличных торговцев, колокольчики газетчиков. От всего этого я испытывал одновременно радостное возбуждение и страх.
Мы попали в затор и остановились среди красивых экипажей, в таком количестве и многообразии, какие мне и не снились. Справа находилось прекрасное ландо, алое, с красивой лакировкой, боковую стенку украшал герб, который повторялся на окаймленной золотой бахромой драпировке козел, где сидели двое кучеров. За ними стояли бок о бок Два лакея в треуголках и ливреях с большими золотыми бантами на плечах, оба держали по трости с золотым набалдашником, прислоненной к выступу крыши, и оба смотрели вперед невидящим взором. Но экипаж справа выглядел еще элегантней: в дополнение к двум лакеям там имелся мальчик в полосатой жилетке и паричке, стоявший на возвышении; на мой взгляд он ответил такой улыбкой, что сделался смертельным моим врагом.
Но больше всего меня удивили пылающие газовые рожки, которые освещали улицы и витрины магазинов: в тот пасмурный и дождливый сентябрьский день их зажгли необычно рано. Ни о чем подобном я даже не слыхивал, поскольку газовое освещение в то время не дошло еще до нашей деревни. Я взглянул на матушку: щеки ее зарделись, словно от волнения.
— Такое множество газовых фонарей! — воскликнула она. — А посмотри на зеркальные стекла, газовый свет в магазинах. Когда я в последний раз здесь была, улиц с газовым освещением имелось не более трех-четырех, в районе Сент-Джеймса, и магазины с такими витринами можно было пересчитать по пальцам.
— Бог мой! — воскликнула миссис Попплстоун, а ее сын презрительно улыбнулся. — Да вы, выходит, не бывали в Лондоне уже тысячу лет!
Матушка покраснела и опустила глаза.
Карета, которая по большой дороге неслась как птица, на улицах Лондона обратилась в неуклюжее чудище: ее то и дело настигали другие экипажи, на нее орали извозчики, из-под ее колес прыскали вывернувшие из-за угла пешеходы. Она напоминала мне уток, что грациозно плывут по воде и неуклюже переваливаются с боку на бок на суше.
Теперь, когда карета замедлила ход, я смог рассмотреть людей, с которыми мне предстояло соседствовать. На широкой улице (Хеймаркет, как шепнула мне матушка) были смешаны в единую толпу модники и оборванцы. За леди или джентльменом (нередко сопровождаемыми лакеем, при тросточке с набалдашником из слоновой кости) могли следовать люди, похожие на нищих: мужчины в бумазее и вельвете, с рукавами, подвязанными веревкой, женщины в обтрепанных платьях, маленькие девочки-цветочницы. Зрение, слух и обоняние со всех сторон подвергались осаде: на каждую стену или ограду были налеплены, выцветали на солнце афиши и объявления, глашатаи выкрикивали новости дня — потерянный ребенок, кораблекрушение, перемены на бирже, — а рядом торговцы продавали с лотков жареные каштаны, печеную картошку или вареных моллюсков.
Мы приближались к району, где происходила большая перестройка: сносили Королевские конюшни, чтобы устроить большую, открытую для публики площадь. Матушка изумленно огляделась, словно с трудом узнавала это место. Внезапно взревел рожок почтальона, карета запнулась, с грохотом завернула под высокую арку и через узкий проезд достигла двора гостиницы, вывеска которой гласила: «Голден-Кросс».
— Мы не здесь остановимся? — спросил я матушку, пока мы собирали пожитки и готовились к выходу.
— Нет, — шепнула она. — Здесь слишком дорого.
— А еще, — дополнил я, — нас тут запросто найдут. Так куда мы отправимся?
— Не знаю, — отвечала она.
Эти слова, вероятно, услышала миссис Попплстоун, стоявшая вместе со своим сыном рядом, потому что она произнесла:
— Дорогая, мы сейчас собираемся в очень респектабельный частный отель, «Бартлеттс», на Уимпол-стрит. Рекомендую. Не хотите ли поехать с нами в одной карете? Багажа у нас кот наплакал.
Матушка с благодарностью приняла ее предложение. Однако кучер, увидев, сколько нас и как много у нас с матушкой багажа, выразил недовольство.
— Вы же знаете, — пожаловался он миссис Попплстоун, — такой груз мне не увезти.
— Ну что ж, — обратилась она к моей матушке, — проще простого. Мы с вами возьмем багаж и отправимся вперед, а юные джентльмены последуют за нами пешком. Мой сын знает дорогу к отелю.
Это предложение показалось очень разумным, багаж был погружен, и дамы сели в карету. (Но прежде я настоял на том, чтобы распаковать свою карту, вынул листы с центром Лондона, а остальное вернул в коробку.) Мы с мастером Попплстоуном двинулись вслед за каретой по другому проезду и очутились на Стрэнде, прямо напротив угрюмой старой громадины, фасад которой венчал каменный лев. (Много позднее я узнал, что это был Нортумберленд-Хаус, а также понял, почему матушка расстроилась, оказавшись внезапно именно в этом месте.) Вскоре мы со спутником потеряли из виду карету и углубились в переулки.
Мы делали поворот за поворотом, вскоре я перестал их считать и принялся жадно рассматривать все, что встречалось по дороге: прачки в деревянных башмаках несли на головах узлы, торговцы пирогами звонили в колокольчики и выкрикивали: «Пирожки с пылу с жару!», с лотков продавались устрицы и яблоки, пирожки и моллюски, на каждом перекрестке торчали подметальщики с длинными метлами. Многое меня пугало: глядя в небо с тесных улиц, зажатых между высокими домами и лишенных воздуха, я чувствовал себя так, словно нахожусь на дне колодца; железные решетки на домах по обе стороны напоминали мне о гробницах. Видно, думал я, Лондон очень опасное место, раз магазины на главной улице защищены железом. Но каковы эти магазины! Я заглядывал в зеркальные витрины лавок, где торговали гравюрами, и охотно бы пооколачивался там подольше, но мастер Попплстоун меня торопил.
Внезапно он остановился, воскликнул: «Подожди здесь! У меня поручение от матушки!» — и исчез в ближайшей галантерейной лавке. Я стоял снаружи и, забыв обо всем, глазел по сторонам, пока внезапно не понял, что прошло уже много времени. В лавке я не обнаружил своего спутника и обратился к продавцу.
Когда я описал мастера Попплстоуна, продавец ответил:
— Вы, должно быть, говорите о молодом джентльмене, который недавно сюда заходил. Он тут же выбежал через заднюю дверь.
Я не знал, что и подумать, однако времени на размышления не оставалось, так как я сообразил, что не знаю, где находится отель, куда поехала матушка. Все больше тревожась, я двинулся куда глаза глядят; казалось, уличные торговцы обращают теперь свои призывы именно ко мне; «А вот апельсины! А вот яблоки!» — кричат торговцы апельсинами, когда я пробегаю мимо; «Три ярда за пенни!» — вопят продавцы песенников, загораживая мне дорогу. Один раз я миновал лоток, за которым высокая наглая тетка держала на вилке живого, наполовину освежеванного угря; он жутко дергался, а она ухмылялась и что-то приговаривала.
Я пытался определиться по карте, но проку от этого не было, так как я не имел понятия, где нахожусь. Я показал карту случайно выбранному прохожему, но он прежде не видел карт и не знал, что с ней делать.
