Уже в 1979 году изучение сексуальных отношений у геведоче из Доминиканской Республики должно было бы стать убедительным доказательством того, что гормоны тоже кое-что значат. Подобно Алексине / Абелю, геведоче традиционно воспитываются как девочки и тем не менее практически без вариантов, взрослея, выбирают принадлежность к мужскому полу. У них, возможно, имеется недостаточно ДГТ для формирования первосортных мужских наружных половых органов, но количество тестостерона, получаемое ими либо в утробе матери, либо в пубертатном периоде, достаточно велико, чтобы они чувствовали себя мужчинами, которые хотят любить женщин и жениться на них. Конечно, для них это нелегко. В юности они страдают от комплекса неуверенности в себе и боязни, что женщины будут высмеивать их из-за формы наружных гениталий. Само прозвище геведоче, придуманное жителями деревни Салинас, звучит обидно и только.
Для куолу-аатмуол из Папуа – Новой Гвинеи дела обстоят гораздо хуже. Там лишь меньшинство мужских псевдогермафродитов ошибочно принимают за девочек, остальные считаются мальчиками, хотя и несколько неполноценными. Чтобы стать мужчинами, мальчики племени самбия проходят через сложный путь секретных ритуалов, составляющих обряд инициации. Этих ритуалов шесть, и, как и во многих других культурах Новой Гвинеи, они носят откровенно гомоэротический характер: проходящие обряд юноши должны заниматься оральным сексом со старшими мужчинами, чтобы, согласно верованиям племени самбия, приобщиться к источнику будущего семени. По западным представлениям, самбийцы смешивают культурные и биологические аспекты половых отношений, однако мальчики, прошедшие через подобные гомоэротические ритуалы, в большинстве своем становятся гетеросексуальными женатыми мужчинами. Однако у куолу-аатмуол иная судьба. Их вроде бы допускают к прохождению обряда, но лишь к самым низшим его ступеням: они могут орально возбуждать старших мужчин, но сами не становятся объектом орального секса – что вполне понятно, так как их наружные половые органы едва ли это позволяют. И так, хотя они продолжают взрослеть и телом и душой, в поздней юности они остаются в стороне от жизни сообщества и до конца своих дней пребывают в сумеречном мире не мальчиков, но и не мужчин.[226]
Глава VIII
Хрупкий пузырек
[о коже]
Глазнокожный альбинизм II типа. Мужчина зулус, провинция Наталь.
Из книги Карла Пирсона и др. "Монография об альбинизме у человека", 1913 (Библиотека Уэллком, Лондон).
С 1758 года наш вид имеет лестное, хотя и не всегда справедливое, название Homo sapiens – человек разумный. По крайней мере, именно так назвал его шведский натуралист Карл Линней в десятом издании своей "Системы природы" – труде, по сей день считающемся для специалистов по таксономии первейшим, авторитетнейшим источником наименований, которые они дают всем земным созданиям. Однако с названием человека едва не произошло по-другому. В тексте Линнея, непосредственно прилегающем к термину "разумный", есть другое название, явный синоним того, которым сейчас пользуются, но при этом такой, который нигде не объясняется: Homo diurnus – человек дня. Это название, по-видимому, имело для Линнея особый смысл. Из его дневников явствует, что он на протяжении почти всей жизни колебался между двумя терминами sapiens или diurnus и лишь в десятом издании твердо поставил последний на второе место. В этой связи представление Линнея о том, что дневной образ жизни говорит о каких-то особых свойствах нашего вида, кажется загадкой. Мы действительно любим дневной свет, но такими же качествами обладают и многие другие существа. И лишь когда мы начинаем с трудом пробиваться через готический шрифт и до предела сжатую латынь линнеевского текста, мы находим объяснение его дневным мечтам. Линней, крестный отец человечества, верил, что мы не одиноки.
Задолго до того, как палеонтологи извлекли из ущелий Серенгети кости наших вымерших кузенов – гоминид, Линней считал, что отдаленные части Земли заселены другим видом людей. При этом он не имел в виду тех людей, которые жили в Азии, Африке или Новом Свете: они с очевидностью принадлежали к тому же виду, что и он сам. Он думал о чем-то гораздо более экзотическом: о разновидности скрюченных людей с короткими курчавыми волосами, примерно как у африканцев, но только светлыми, с кожей белой, как мел, и с раскосыми глазами золотистого цвета. Это были сумеречные создания, обитавшие в пещерах. Они плохо видели днем и хорошо – ночью, поэтому в темноте выходили из укрытий и грабили фермы своих более умных сородичей. Они были древними обитателями Земли и, возможно, правили миром до Человека, но теперь исчезали. Этот вид, говорил Линней, был "порождением тьмы, превратившим день в ночь и ночь в день, и, по-видимому, нашим ближайшим родственником". Правда, сам ученый никогда не видел ни одного его представителя, но разве Плиний и Птоломей не писали о лейцетопах? И разве их не видели совсем недавно, в том числе и его собственные студенты, в Эфиопии, на Яве, на Тернатских островах или в Малакке на горе Офир? Все сообщения казались яркими и точными: на Цейлоне их называли какрелатами, в Амбоине – какурлаками, от голландского слова "таракан", и повсюду их презирали. Этого для Линнея было достаточно, и, верный своему инстинкту классификатора, он дал им название Homo troglodytes – Человек пещерный, а рядом написал "Homo nocturnes" – Человек ночной.
О чем думал Линней? Основатель современной биологической классификации, он стоит вторым в пантеоне естествоиспытателей, уступая только Дарвину. Но никто сегодня не читает "Систему природы", а тем более другие его многочисленные труды, и мы забываем о том, что его мышление было в равной мере сродни как средневековой мистике, так и науке эпохи Просвещения. Линней был весьма легковерным. Он верил, что ласточки зимуют на дне озер, что если спину щенка потереть водкой, он вырастет карликом и что Лапландия – родина Furia infernalis – адской фурии, которая летает по воздуху без помощи крыльев и нападает на людей и домашний скот, насмерть забивая их.
Это последнее описание носило явно фантастический характер даже на взгляд современников Линнея. С Homo troglodytes дело обстояло иначе. Уже в 1750-х годах было известно, что, по крайней мере в Африке, имеются создания, похожие на человека. В конце концов, Эдвард Тайсон вскрывал своего "пигмея", или шимпанзе, за пятьдесят лет до того. Еще одно подобное создание – получеловек-полуобезьяна (вопрос этот оставался весьма запутанным), – как полагали, обитало на Малайском архипелаге. Голландский натуралист Якоб Бонтиус изобразил как раз такого "урангутанга" в своей "Естественной истории Восточной Индии" (1658). Оранг Бонтиуса вполне похож на человека, разве что волосатого. Это самка, совершенно голая, но с весьма привлекательным лицом. Столетие спустя Линней позаимствовал гравюру, переименовав особь в Homo troglodytes.
Homo troglodytes Линнея или оранг Бонтиуса.
Из книги Карла Пирсона и др. "Монография об альбинизме у человека", 1913 (Библиотека Уэллком, Лондон).
Сам Бонтиус мало что знал о своем оранге (хотя он справедливо подверг сомнению представления малайцев о том, что оранги – потомки малайских женщин и местных обезьян), поэтому Линней использовал образ для иллюстрации древних традиционных суждений, свидетельствовавших о существовании изолированной и таинственной расы неестественно белых, золотистоглазых, избегавших дневного света людей. Именно эти характеристики, а не прочие путаные сведения, говорят о том, что есть Homo troglodytes.[227] Если забыть о волосах на теле и пещерном образе жизни, станет ясно, что линнеевский ночной человек – вполне обычный альбинос.
Женевьева
Линней был не единственным естествоиспытателем XVIII века, питавшим интерес к альбиносам. Ими интересовался и Бюффон – французский соперник Линнея, которому, в отличие от последнего, действительно удалось лицезреть одного альбиноса. В своей "Естественной истории" он пишет о встрече с девушкой по имени Женевьева. Восемнадцати лет от роду, она была уроженкой Доминики, дочерью рабов, перевезенных туда с Золотого Берега, и в момент встречи с ученым находилась в услужении у богатой парижанки. Бюффон тщательно обследовал ее. Рост 151 сантиметр, раскосые глаза серого цвета, имеющие вокруг хрусталика легкий оранжевый окрас, белая, как мел, кожа. И все же, по его словам, черты лица у нее были абсолютно такими же, как у негритянки – темнокожей африканской женщины. Верно, что уши у нее были расположены необычно высоко, но при этом сильно отличались от ушей блафардов – альбиносов Дарьенского залива, у которых они, говорят, были небольшими и как бы прозрачными. Бюффон измерял у нее конечности, голову, ступни, волосы; он посвятил целый абзац ее грудям, отметил, что она девственница, и с особым интересом подчеркнул ее способность краснеть.
