Что сказал вожатый. Как-то в аульском нашем клубе проходила встреча с известным поэтом Аббазом-шаиром. Конечно, и я пошел, потому что это очень меня интересовало.
Открывал встречу наш председатель колхоза. Это тоже честь, не на всякое клубное мероприятие приходит сам председатель.
И вот зал заполнился битком. Председатель вышел на трибуну, развернул бумажку и громко так, с пафосом произнес:
— Товарищи! Друзья! Аульчане! Вечер, посвященный творчеству известного поэта Садыка-шаира, чье сердце переполнено богатством золотых слов, объявляю открытым!
Из зала ему подсказывают:
— Не Садыка-шаира, Аббаза-шаира!
— Не смейте меня перебивать, — возмущается председатель. — Я знаю, что говорю.
Тут уж весь зал взорвался. Шум, крики, люди вскакивали с мест. Тогда председатель встал и говорит:
Товарищи! Я и сам понимаю, что мы встречаемся сегодня с известным поэтом Аббазом-шаиром. Вот он рядом сидит. Кто же его не знает. Но и я не ошибся. Вот в этой бумаге, которую мне прислали и которую я держу в руках, четко написано, что предстоит встреча с поэтом Садыком-шаиром. А бумага пришла сверху. Не прочесть ее я не имел права. Так что вышла неувязочка, но не по моей вине.
Зал так и грохнул от хохота.
Потом через несколько месяцев к нам в аул приехал Жапак-баксы.[39] И на сей раз председатель явился на встречу, но открывать ее уже не решился. Зато когда сказитель закончил свое выступление, председатель первым решил поблагодарить его, конечно же от лица всех колхозников.
— Уважаемый Жапак-баксы! Ваш прекрасный голос задел струны наших сердец. И за это вам от всех тружеников нашего колхоза огромное спасибо!
— Скажите спасибо и за прекрасную игру на дутаре! — крикнули из зала.
— Нечего меня учить, — озлился председатель. — Я сказал все что нужно!
Так и не поблагодарил исполнителя за игру на дутаре. Люди потом сами извинялись перед Жапаком-баксы за упрямство и неучтивость своего председателя.
Зато еще через несколько месяцев, когда в нашем аульском клубе выступали известные певицы Аимхан Шамурадова и Тохта Рахманова, председатель вдруг решил исправить прежние ошибки и неожиданно для всех, благодаря певиц, произнес:
— Спасибо вам, дорогие Аимхан Шамурадова и Тохта Рахманова, не только за ваше пение, которым вы порадовали народ нашего аула, но еще и за очень искусную игру на дутаре.
Певицы стоят, не знают, как воспринимать такую нелепую похвалу. По залу покатился гул недоумения.
— На дутаре играли не они! — кричат председателю.
— Эй вы, крикуны! — отвечает он. — Потише! Не вы, а я тут председатель. А я дважды не ошибаюсь.
Ну что с него возьмешь? Из-за собственной глупости всех обидел и доволен.
И ведь не один он такой. Думаю, и в редакции газеты найдутся люди сродни нашему председателю. Так что ты, Тулепберген, не печалься.
* * *
22июня 1941 года. Только что, прямо вот после обеда, Узакберген-ага подозвал меня к себе. Он вынул из кармана рубашки две урючных косточки. Одну дал мне, а другую положил себе в рот. Он обсасывал косточку с удовольствием.
— Ах, сладкая как сахар! — говорит, — А твоя? — спросил он меня.
Моя косточка была горькая, я так и сказал:
— Очень горькая!
Он снова полез в карман и достал еще две косточки. Одну дал мне, а вторую сунул себе в рот, но тут же выплюнул.
— Тьфу, какая горечь! — сказал он. И спросил: — А твоя?
На этот раз моя косточка была сладкая, и я сказал:
— Мне попалась сладкая.
Он положил свою руку на мою голову и сказал:
— Всегда говори только правду. И не живи, повторяя своего учителя. Учитель тоже может ошибаться. Об этом мы поговорим вечером, а теперь иди спать.
Сейчас я лежу в своей палате, на своей койке. Я всегда сплю после обеда, а теперь не могу заснуть в этот мертвый час. Я думаю о том, что сказал Узакберген-ага. На моем языке два вкуса: сладкий и горький. Мне очень тревожно…
Только что я опять перечитал письмо из редакции. Сунул его снова под подушку. Не спится. Какой-то холод внутри меня. Звучит горн. Но это не сигнал подъема. Другой сигнал — тревожный. Кончаю писать. Бегу…
Когда прибежал к линейке, там уже стояли ребята. Стояли не строем, а кучками. Пришел начальник лагеря. Он сказал, что война. Этой ночью началась война. Фашисты, немецкие захватчики, напали на нашу страну.
Война…
Все молчали. Многие плакали.
23 июня 1941 года. Советы моего первого вожатого:
Тулепберген, ты мне понравился, и я верю, что ты не побоишься трудностей и преград, которые встретятся в твоей жизни. Я не любитель давать советы и все же скажу: если наш язык — это опора, которая держит нас на земле, то русский язык для нас — крылья, они поднимут в вышину. Нам с тобой нужны крылья, дорогой мой, крылья! Сейчас война с Германией, но не все немцы — фашисты, и среди немцев были великие люди. Великий немецкий поэт Гёте говорил, что человек, знающий два языка, дважды человек, а тот, кто знает сто языков, — стократ человек. Не забывай об этом.
Сейчас я пойду прямо в город с заявлением в военкомат, а оттуда — на фронт… Будь здоров. После победы я обязательно разыщу тебя. Ты мне, правду говорю, понравился. Не забывай ежедневно по утрам спрашивать себя: «Чем я сегодня могу быть полезен людям, своему народу?» — а вечером перед сном давать честный ответ, хотя бы самому себе: «Что доброго я сделал сегодня людям?» Да, кстати, то твое стихотворение «Каракалпакский народ», помнишь, ты прочитал его в день нашего знакомства? Так вот, оно, конечно, не без недостатков, его еще дорабатывать и дорабатывать надо, но твоя мысль и чувства верны. Их хорошо бы развить, стихотворение продолжить и назвать его «Каракалпакстан». Может получиться отличное сочинение. Это, разумеется, лишь совет. Решать тебе…
Литература — это не просто собрание красивых и мудрых речений. Это узел, соединивший художественным словом жизненные события и причины, которые их породили. Литература — это опыт, это — третье око человечества, позволяющее ему проникать в глубь явлений, это ключ познания, это — память, память не только мысленная, но и чувственная, позволяющая понять, что ощущали люди в те или иные времена…
Что-то я совсем заговорился. Пора идти. Мы еще не раз побеседуем с тобой после победы. Самое главное — пиши, пиши без конца, пиши о жизни, о людях, о нашем многострадальном народе. И вот что запомни: литература требует, чтобы всему ты учился сам. Чужой опыт, чужая мудрость хороши, но писать можно, только накопив собственный опыт, обретя собственное знание жизни. Учись. Постоянно учись. Думая над каждым словом… Ну, пока. До встречи!
Он поцеловал меня в лоб и пошел не оборачиваясь. Пошел очень быстро. Я стоял на месте и не мог двинуться, будто ноги к земле гвоздями прибиты. Потом ко мне подошел наш председатель совета отряда. Он сказал, чтобы я все-таки поел, а мне совсем не хотелось есть. Меня, наоборот, тошнило, и кружилась голова. Я медленно побрел в комнату.
Голова кружится и теперь. Кругом тихо. Даже воробьи почему-то не чирикают. Будто все вымерли. Сейчас я пойду домой. Пусть скоро ночь, но я все равно пойду… Мне очень здесь грустно и плохо. Словно я что-то потерял. Самое главное потерял…
…Домой из лагеря я пришел на рассвете. Надо написать новое число.
24 июня 1941 года. Я пришел домой на рассвете, а шел всю ночь.
Правильно сделал, — сказал мой дедушка. Так поступают джигиты, — похвалила мама.
Отец увидел меня и улыбнулся. Но он ничего не сказал.
Бабушка тоже ничего не сказала, но поцеловала меня в обе щеки.
Братишки и сестренки увидели меня утром и очень удивились.
Скоро все успокоились и занялись своими делами…
Мама только что вернулась с работы. Она говорит, что поедет на курсы трактористок. Курсы находятся в райцентре.
Отец сходил в правление колхоза и в аулсовет. Он очень расстроен. Его пока не берут в армию.
Дедушка тоже был в конторе. Он не работает в колхозе по старости. Но он упросил председателя колхоза, и ему дают осла. На осле он будет теперь возить всякую колхозную поклажу.
Бабушка заменит у очага мать, которая уедет на курсы трактористов. Бабушка больна, но она сама так решила, что будет все готовить по дому вместо моей матери.
Я побывал в школе. Там создается ученическая бригада для заготовки кормов. Я записался в эту бригаду…
Когда я ночью возвращался из лагеря, то мне казалось, что я уже не стану поэтом никогда. А теперь чувствую, что все события меня волнуют и в мыслях сами собой возникают строчки стихов. Я пока не буду их записывать и никому о них не скажу. Но поэтом я все-таки стану. Я знаю это…
Сейчас только что перечитал весь свой дневник. Особенно то, что писал под диктовку Узакбергена-ага Бекниязова.
