Девушка ожидала, что сестра Корбьера встретит ее сразу по прибытии, и сейчас чувствовала некоторое разочарование, хотя и понимала, что обижаться глупо. Ведь Иво не извещал сестру о своем приезде — откуда же та могла знать. Может быть, она вышла прогуляться или чем-то занята: мало ли дел в таком большом хозяйстве. Зато когда вернется, наверняка обрадуется, узнав о приезде брата, о том, что проволочек с исполнением ее воли не будет и что в обитель она отправится в компании своей сверстницы. Но все же Эмма была несколько раздосадована, тем паче что Иво почему-то не только не извинился за отсутствие сестры, но и вообще не помянул о ней ни словом. Чтобы занять себя, девушка принялась с интересом осматривать комнату. Городской дом, в котором она выросла, был удобным и хорошо обставленным, хотя не менее темным. Правда, окна его выходили не на лесистый холм, а на тесно застроенную высокими зданиями улицу. Эмма сознавала, что довольно богата, но все ее достояние сосредоточивалось в одном доме, пусть даже просторном и прекрасно убранном, а ведь это порубежное владение не составляло и десятой части того, что принадлежало Корбьеру. Он сам говорил, что это далеко не самый уютный дом, у него много гораздо лучших, и вокруг каждого на несчетные мили тянутся богатейшие земли. А уж сколько на них работает свободных арендаторов и зависимых вилланов, девушка и гадать не бралась. Это был совсем другой мир, на который Эмма взирала как бы со стороны. Он прельщал ее, но не ослеплял.
Неожиданно девушка почувствовала, что этот мир чужд для нее, но не могла понять, порадовало или огорчило ее это открытие. При этом Эмма не переставала любоваться окружавшими ее превосходными вещами. Как не подивиться искусству кузнеца — жаровня была сработана отменно: три латунные ножки выкованы в виде стволов молодых деревьев, а сам очаг окружала решетка в форме виноградных листьев. Правда, Эмме показалось, что жаровня чересчур высока, а потому не очень устойчива. Подушки на стульях украшала искусная вышивка, изображавшая охотничьи сцены, но при этом материя была вытерта и слегка засалена. Под столешницей к столу была прилажена полка, на которой лежали книги: псалтырь, пергаментный свиток с нотами и какой-то выцветший трактат с непонятными рисунками. Стол, стулья и скамью покрывала тонкая резьба: листья и цветы были как живые. На стенах висели дорогие, но уже ветхие шпалеры, местами протертые и закопченные до такой степени, что узор был почти неразличим. Лишь кое-где в складках сохранились былые яркие цвета. Эмма отвернула одну из складок и увидела изображение бегущей собаки с разинутой пастью, но ткань под ее пальцами тотчас рассыпалась в тонкую пыль. Эмма выпустила шпалеру и в огорчении отступила на шаг. Пыль на кончиках пальцев показалась ей пеплом.
Между тем Иво все не шел. Возможно, на самом деле прошло не так уж много времени, но девушке казалось, что она ждет уже целую вечность. В конце концов ей наскучило оставаться в соларе, и она решила, что не погрешит против приличий, если в отсутствии хозяев зайдет в часовню. Она вспомнила о купленных Иво фламандских шпалерах для своего нового чеширского манора и подумала, что он, наверное, развернул их и залюбовался чудесными красками. В таких обстоятельствах можно простить ему некоторое небрежение.
Девушка взялась за дверную ручку и потянула, но дверь не поддалась. Она попробовала еще раз, посильнее, но также безрезультатно. Не оставалось сомнений — дверь была заперта.
В первый момент Эмма почувствовала лишь легкое недоумение — ей подумалось, что из-за нелепой случайности снаружи упала щеколда, оттого дверь и не открывается. В следующий миг ее охватило естественное для всякого оказавшегося взаперти желание освободиться. Затем — тревога, испуг. И вдруг ее осенило. Дверь оказалась запертой вовсе не по ошибке. Иво собственноручно повернул ключ в замке.
У Эммы, однако, хватило рассудительности, чтобы не впасть в ярость и не приняться колотить в дверь. Все равно в этом не было бы никакого толку. Она неподвижно стояла у двери, держась за ручку, и лишь мысли в ее голове проносились с бешеной скоростью. Она искала выход и не могла его найти. В комнате нет другой двери, окошки чересчур узкие даже для нее, и, кроме того, они находятся слишком высоко над землей.
Эмма простодушно доверилась молодому человеку, а он неожиданно превратился в ее тюремщика. Но почему? Что ему от нее нужно? Девушка знала, что она красива, но почему-то была убеждена, что ради ее прелести Корбьер не пошел бы на похищение. Это было сделано не ради ее самой, но, значит, ради того, чем она владела. А у нее была лишь одна вещь, ради которой можно было решиться на крайность. За этим предметом неотступно следовала смерть. Слуга Иво из-за этого стал убийцей, и сам был убит по приказанию господина. Тогда ей, да и всем остальным, представлялось, что конюх решил поживиться и убил перчаточника по роковой случайности. Доказательством послужили найденные у Эвальда краденые вещи. Усомниться в этом значило бы заглянуть в бездну столь черную, что в существование ее трудно было поверить. Лишь сейчас Эмма заглянула в нее, и ей открылась истина: Иво заманил ее в ловушку.
Но если она не могла вылезти в окно, то могла выбросить письмо, которое носила при себе. Правда, существовала опасность того, что его найдет и подберет посторонний. Свиток слишком легок, и далеко его не закинуть. Девушка все же пересекла комнату и выглянула из окна. Увы, там, на травянистом склоне, привалившись спиной к стволу березы, сидел Турстан Фаулер со своим арбалетом и лениво посматривал вверх, на окна комнаты, ставшей ее темницей. Заметив в окошке ее лицо, он ухмыльнулся. Помощи ждать было неоткуда.
Вся дрожа, девушка отскочила от окна и торопливо вытащила спрятанное на груди письмо. Это был пергаментный свиток длиной в ладонь и толщиной в два пальца, висевший на тонкой, как паутинка, шелковой нити. Спрятать его было не так уж трудно. Девушка туго обмотала свиток ниткой и осторожно засунула в прическу — узел иссиня-черных волос, покрытый шелковой сеткой. Убедившись, что письмо невозможно заметить, Эмма аккуратно уложила каждый локон на место и поправила сетку. Некоторое время девушка стояла неподвижно, обхватив голову руками, чтобы закрепить форму прически, и глубоко дышала, стараясь унять бешено колотившееся сердце. Затем она поместила жаровню между собой и выходом, подняла глаза на дверь и… только что успокоившееся сердце девушки едва не выскочило из груди. У порога, с легкой усмешкой на губах, стоял Иво Корбьер. Эмма и на сей раз не услышала, как повернулся ключ, — видать, замки в этом доме были хорошо смазаны. Не спуская глаз с девушки, Иво шагнул в комнату, закрыл за собой дверь и, как поняла Эмма по движению руки, изнутри запер ее на ключ.
Даже в собственном доме, в окружении своих слуг он не хотел рисковать, хотя имел дело всего лишь со слабой девушкой. То, что он, по-видимому, считал ее серьезным противником, можно было принять за своего рода комплимент, без которого, впрочем, Эмма предпочла бы обойтись.
Поскольку Иво не знал о ее попытке открыть дверь, девушка решила держаться так, будто ее ничто не встревожило. Она встретила его с улыбкой и уже приоткрыла рот, собираясь слегка пожурить молодого человека за долгое отсутствие, но Корбьер опередил ее:
— Где оно? Отдай его мне, и я не причиню тебе вреда. Мой тебе совет — отдай по-хорошему.
Иво не спешил и продолжал улыбаться, но теперь Эмма видела, что улыбка у него холодная и фальшивая. Она воззрилась на него широко раскрытыми глазами, как будто решительно не могла уразуметь, о чем идет речь.
— Что отдать? Я вас не понимаю!
— Дорогая, не пытайся морочить мне голову. Ты прекрасно знаешь, что я хочу получить — письмо. То самое, которое предназначалось для графа Ранульфа Честерского и которое твой незабвенный дядюшка должен был передать на ярмарке Эану из Шотвика — лазутчику моего дражайшего родственничка.
Иво говорил спокойно и даже добродушно, он понимал, что времени в его распоряжении достаточно, а попытки девушки изобразить непонимание лишь забавляли его. Он решил поиграть с ней, как кошка с мышкой, не сомневаясь, что в конечном счете все равно добьется своего.
— И не вздумай говорить мне, красавица, будто ты и слышать не слышала ни о каком письме. Не думаю, что ты такая же мастерица лгать, как я.
— Но я не лгу, — отвечала Эмма, беспомощно качая головой, — я действительно ничего не понимаю. Какое письмо? Если оно и вправду было у дядюшки, то при чем здесь я? При мне он о письме даже словом не обмолвился. Да неужто вы и впрямь думаете, что он — купец — доверил бы сколь-нибудь важное дело неопытной девушке? Напрасно вы так считаете.
Корбьер сделал пару небрежных шагов в глубь комнаты, и Эмма заметила, что от его хромоты не осталось и следа. Пламя жаровни давало ровный свет, алые отблески которого, словно закатные лучи, играли на золотистых волосах Иво.
