Осень была самая плодотворная пора для Пушкина: дожди, снег всегда располагали его к работе. А тут хорошая погода, любимое Михайловское, по которому он соскучился, хотелось отдохнуть, собраться с мыслями. Однако на душе было неспокойно.
«Экспедиция», о которой говорит поэт, это визит Натальи Николаевны к жене министра финансов графа Е. Ф. Канкрина с просьбой от имени мужа не удерживать старый долг из тех 30 тысяч, что он взял взаймы от казны. Юрьев – ростовщик, которого Пушкин иронически тоже называет графом. А «однофамилица» – известная Эмилия Карловна Мусина-Пушкина, очень красивая женщина, которую часто сравнивали с Натальей Николаевной.
Пушкин в селе Михайловском. Художник Н. Н. Ге. 1874 г.
«Вот уже неделя как я тебя оставил, милый мой друг, а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю когда начну. За то беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял». (Из письма А. Пушкина Н. Гончаровой, Михайловское, 1835 г.)
Уезжая, Пушкин забыл оставить жене точный адрес, поэтому письма шли долго.
«Жена моя, вот уже и 21-е, а я от тебя еще ни строчки не получил, хотя и знаю, что ты мой адрес, вероятно узнала не прежде как 17-го в Павловске[80]…Однако я все беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А я о чем думаю. Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от гибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне, да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест грустно. Поцалуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй – что прикажешь!..» (21 сентября 1835 года, Михайловское).
Наконец, 29 сентября Пушкин получил от жены сразу два письма, она сообщала о серьезной болезни Екатерины Ивановны, что огорчило поэта. Беспокойство о будущем не оставляет его.
«…Государь обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в П. Б., а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем…» (29 сентября 1835 года. Михайловское).
Чем объяснить такое трудное материальное положение семьи? Причин несколько. В те времена многие дворяне жили не по средствам из-за «престижа». Не мог и Пушкин, известный поэт, занимавший определенное положение в обществе, жить бедно, отказывать себе во многом. В доме был большой штат прислуги, держали своих лошадей. Иногда поэт проигрывал немалые суммы в карты. Жалованья в пять тысяч рублей хватало, мы уже говорили, лишь на оплату квартиры и дачи. А потом он и его лишился. Если в доме появлялась крупная сумма денег (скажем, гонорар за напечатанные произведения), она шла в основном на погашение неотложных долгов, а затем делались новые. Обо всем этом сам поэт писал неоднократно и жене, и Нащокину. Бюджетом семьи ведал Пушкин, он выдавал жене деньги на хозяйство. «Все держится на мне, да на тетке», – писал Пушкин.
Общеизвестны упреки в адрес Натальи Николаевны: якобы на ее туалеты тратилось много денег. Это не так. Екатерина Ивановна Загряжская безгранично любила свою племянницу, гордилась ею. Семьи у нее не было, денег она получала с поместий много и тратила их на свою Душку, желая, чтобы та была одета лучше всех. Так что не будем упрекать Наталью Николаевну в расточительности.
Пушкину необходимо было солидное жалованье, а не какие-то пять тысяч, нужна была возможность иметь ежегодно длительный отпуск для работы в деревне, с сохранением права пользоваться архивом в зимнее время. Следовало считаться с ним как с великим писателем и поэтом. Ни о чем этом не хотел думать Николай I, желая держать Пушкина в Петербурге под неусыпным надзором III отделения.
Зная об увлечениях Пушкина тригорскими соседками во времена ссылки, Наталья Николаевна, видимо, и сейчас ревновала его, хотя словно бы и не к кому. Евпраксия Николаевна была замужем (Пушкин навещал их, поместье Вревских находилось недалеко), Александра Ивановна[81] тоже вышла замуж и не жила в Тригорском. Впрочем, Пушкин послал ей шутливое приглашение приехать: «У меня для вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться… Простите мне мою дружескую болтовню». Не почувствовала ли это Наталья Николаевна, у которой, по выражению самого поэта, сердце было пречуткое.
Поэт пишет жене: «Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит повода, да и несет верст десять по кочкам да оврагам – и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M-de Catherine[82]. Надеюсь, что ты теперь устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос – а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица… Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала во двор карета – а в карете сидела бы Нат. Ник.! Да нет, мой друг, сиди себе в П. Б., а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку…» (2 октября 1835 года, Михайловское).
Приехать в Михайловское Наталья Николаевна, конечно, не могла. С детьми? Невозможно было их подвергать опасности дороги в 400 верст глубокой осенью. Одна? Но как оставить детей?.. Пушкин сам понимал, что это не реально.
Тем временем погода испортилась, и он начал работать. Однако и эта осень не принесла желаемых результатов. Неожиданно пришло из Петербурга известие о резком ухудшении здоровья Надежды Осиповны, и поэт срочно выехал в столицу. Оттуда он написал письмо П. А. Осиповой:
«Вот я, сударыня, и прибыл в Петербург. Представьте себе, что молчание моей жены объяснилось тем, что ей пришло в голову адресовать письма в Опочку. Бог знает, откуда она это взяла. Во всяком случае умоляю вас послать туда кого-нибудь из наших людей сказать почтмейстеру, что меня больше нет в деревне и чтобы он переслал все у него находящееся обратно в Петербург.
Бедную мать мою я застал почти при смерти, она приехала из Павловска искать квартиру и вдруг почувствовала себя дурно у госпожи Княжниной[83], где она остановилась. Раух и Спасский потеряли всякую надежду. В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего и ее свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете как обстоит дело. Нельзя, конечно, сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть у отца моего кое-что есть, а у меня нет ничего. Во всяком случае, Натали тут не при чем, и отвечать за нее должен я. Если бы мать моя решила поселиться у нас, Натали, разумеется, ее бы приняла. Но холодный дом, полный детворы и набитый народом, едва ли годится для больной. Матери моей лучше у себя. Я застал ее уже перебравшейся. Отец мой в положении, всячески достойном жалости. Что до меня, я исхожу желчью и совершенно ошеломлен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
